Не губи свое счастье
Сегодня воскресенье, и мы спустились с улицы Паллонетто к морю. Оно расстилается у наших ног, как ковер во дворце какой-нибудь знатной особы. Сотни лет родное море омывало наш берег, потом его пядь за пядью начали оттеснять, чтобы построить набережную. Когда море вспоминает об этом, оно волнуется и шумит или, как сегодня, чуть слышно вздыхает. Я говорю о море, которое омывает мыс, где стоит замок Кастель-дель-Ово-аль-Молозильо, гордость всех жителей района Санта-Лючия.
Одному богу известно, как трудно было нам уговорить донну Джулию Капеццуто пойти к морю и забраться в рыбачью лодку семейства Галеота: вот она, бледная, молча сидит в лодке, словно на веки вечные покидает родину, ее мучат страх и угрызения совести: «Как это, Паллонетто, ты обойдешься тут без меня?» Армандуччо Галеота пристроился на веслах. Он гребет очень медленно, словно говорит: «Извините меня, синьоры волны, что я вынужден на минуту разлучить вас друг с другом».
Наши рыбачьи баркасы не слишком велики, зато очень крепкие. Когда скаредные святые случайно до отказа наполнят сети рыбой, баркасы становятся вместительными, как трансатлантические суда.
Итак, мы вшестером, не считая фляги настоящего вина из Авеллино и узелка с вяленой рыбой, по-королевски разместились в лодке. Предложил совершить эту незабываемую прогулку дон Вито Какаче: ему дали денежное вознаграждение и один день отпуска за то, что он в прошлую пятницу предотвратил кражу на улице Кьяйя. Дон Леопольдо Индзерра спрашивает у него:
— Сколько грабителей там было, если не секрет?
Ночной сторож с плохо скрываемой гордостью молодой мамаши говорит:
— Пятеро, вместе с тем, который стоял на стреме. У всех были ножи. Ни один не ушел.
Донна Джулия оживляется.
— Бедняги. Пять несчастных семей оплакивают своих отцов.
Ночной сторож подскакивает.
— Боже мой! Ведь кто-то должен был плакать: либо хозяйка ювелирного магазина, уступи она им свой сейф, либо я, если бы напоролся в темноте на нож, либо, как бог рассудил, эти канальи из Борго Сант-Антонио Абате.
Донна Джулия Капеццуто (с горечью):
— Ах, Борго Сант-Антонио Абате… Это, если не ошибаюсь, тоже своего рода Паллонетто.
Дон Вито Какаче (с раздражением):
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Донна Джулия, но как вы можете так говорить? Если бы мы уже выпили вино и съели вяленую рыбу, я бы вам сказал: побаловались да и разбежались в разные стороны.
Донна Джулия от раскаяния краснеет.
— Не сердитесь. Пусть все беды падут на мою голову. Лучше расскажите, есть ли хорошие новости в газете?
Ночной сторож ухмыляется.
— А то как же? Тут два десятка самоубийств. Винченцо Кастальди из Неаполя отравился пятью флаконами хинина, Джулиана Мессина из Рима застрелилась, Костантино Перандини прыгнул с моста Аричча, а с холма Джаниколо бросился вниз Альберто Ди Лоренцо, Оттарино Падован выбрал последний этаж своего дома, то же самое сделала Леттерия Ди Чикко, а Эрминия Този и Умберто Сидони отравились газом, Доменико Гранатьере повесился, Мария Вичини утопилась… почти все, бедняги, были молодыми людьми, но они не выдержали.
Дон Фульвио Кардилло крестится.
— Чего не выдержали?
Дон Вито Какаче:
— Ученые считают, на них плохо действует летний воздух.
Дон Леопольдо Индзерра (с раздражением):
— Да ну их! Я бы этим ученым набил морду, дон Вито! Как так? Разве впервые наступило лето? Ну-ка вдохните этот чистый воздух! Что вам вливается в легкие — отрава или бальзам?
Мы безропотно подчиняемся. Легкий морской бриз разносит запах водорослей, смолы, соли, аппетитного рагу тетушки Терезы, запах лака от грифа мандолины, запах мольбы и угроз — одним словом, запах жизни… это ветерок, пахнущий морскими моллюсками, который приподносит нам, как на блюде, сильная и волосатая рука: нате, вкушайте. Разве можно представить, что бедные самоубийцы в этом почерпнули желание и жажду смерти?
Уличный торговец Кардилло:
— Удовлетворите мое любопытство, дон Вито. Скажите откровенно, как мужчина мужчине, у вас возникала когда-нибудь мысль о самоубийстве?
— Да… было… пару раз.
— Расскажите, если можно, когда?
— Вы мне не поверите, дон Фульвио, насколько это странно. Я никогда не поддаюсь бедам, не падаю духом, сопротивляюсь и борюсь. А в радости вижу смерть, как при ярком освещении видишь длинную-предлинную тень. Это скверная штука, поверьте мне. Однажды во время военной службы я получил увольнительную из казармы Лечче. Я чувствовал себя на седьмом небе. Я думал: «Дорогой Вито Какаче, дарю тебе тебя самого и весь мир». Клянусь вам, дон Фульвио, я готов был целовать — и мысленно целовал — все, что видел перед глазами. Но внезапно на станции, словно какое-то наваждение, мною овладело желание крикнуть: «Вито Какаче, ты сам и весь мир слишком хороши для тебя… заберите их!» — и броситься на рельсы прямо под поезд. Носильщик схватил меня за локоть и спросил: «Солдат, вам нехорошо?» Я сильно стиснул зубы и пошатнулся. Потом это так же быстро ушло, как и пришло. Что вы на это скажете? Второй раз, как сейчас помню, это случилось, когда я женился. Я знал, что Бриджида красива, но не представлял себе, до какой степени она прекрасна. Было три часа ночи, гости наконец оставили нас одних, и тут меня вдруг озарило. Фонари перед Сан-Дженнаро мигали, то вспыхивали, то гасли, и Бриджида вся словно источала свет, ее кожа отливала серебром, одним словом…