— А как считает сама донна Джулия?
— Она говорит, что они вернутся к ней, дети всегда остаются детьми.
Пока же она нянчится с мертвецами, размышлял я. Зачем? Мне хочется уйти с улицы Фонтанелле, которая словно сдирает с меня кожу и обнажает мой остов. Дон Армандо, я выполняю свой долг перед перчаточницей, приветствую вас и желаю всего хорошего. Вдруг мне почудилось, что одеяло на постели заметно зашевелилось, когда я расстался с пятью тысячами лир. Души чистилища, а не трюк ли, не розыгрыш ли все это? Но старые сырые и грязные стены, мусор, подгоняемый ветром, свинцовые лоскутья неба между крышами домов осуждают мое минутное подозрение. Нет, нет. Подходит автобус, он здесь кажется громоздким и неуместным, как страшная весть из другого далекого мира.
Видения
Отсюда берет свое начало Неаполь, здесь, должно быть, находились ворота, которые остались только на фронтисписе старинной неаполитанской книги, вроде «Cunto de li cunti»,[81] написанной Джамбаттистой Базиле во времена испанского владычества, когда Неаполь одинаково весело переносил милость и гнев победителей, принимал и отвергал иберийских вице-королей и капитанов. Не обращайте внимания на нынешних плакальщиков, которые мрачно утверждают, что якобы город умер и погребен, а также не придавайте значения тем, кто кричит «ура!», объявляя город самым счастливым и радостным местом на земле. Неаполь — земля наивных детских сказок и страшных легенд, тут перемешаны сладость и горечь, ласка матери и побои отчима, а ведь в любой сказке, доброй или злой, всегда присутствуют и людоеды, и прекрасные феи.
Вот чистая, богатая и многолюдная улица Милле, похожая на улицу Тритоне в Риме и на Сан-Бабила в Милане; я сворачиваю на лестницу Бранкаччо и, словно уйдя за кулисы театра, постепенно растворяюсь в тишине старого пригорода. Тут — ни души. Ветер гонит передо мной сухие листья, и я иду вслед за ними. На одной стороне улицы — безликие дома, на другой — ненужный парапет, подойдя к которому, я могу заглянуть вниз и мысленно повторить каждый свой шаг во время подъема сюда. Неаполь — город крутых лестниц, мостов, туннелей, это город воспоминаний; если бы я рисовал символическую картину города, то изобразил бы на ней горбуна, похожего на Риголетто.
Так я добираюсь до третьего лестничного марша и натыкаюсь на нищего. Ему, вероятно, под пятьдесят, лицо желтое и морщинистое, как корка выжатого лимона; что-то в нем поражает меня, заставляет остановиться и всмотреться в его черты; наконец дрожащим голосом я шепчу:
— Луиджино… Ты Луиджино Кашелло? Да или нет?
Следует двусмысленный ответ: нищий ехидно дергает плечами и ангельски улыбается. Через минуту мне уже ясно, что у этого несчастного мозги давно набекрень, а вправить ему их некому. Он попал в беду, но, как видно, не страдает от этого, тихо и безмолвно бродит он здесь на пустыре, расстилает возле себя платок с жалкими монетами, чтобы привлечь к себе внимание.
А пока развлекается игрой в струммоло. Знаете ли вы, что такое неаполитанское струммоло? Это самый грубый вид волчка, какой только существует на свете. Его делают из твердой древесины, у него грозное стальное жало, похожее на короткое острое оружие, волчок обвязывают бечевкой и, держа его за верхушку, с силой кидают, тут требуется особая сноровка. Этот умирающий с голода нищий, несомненно, виртуоз и профессор по неаполитанскому волчку. Он заставляет волчок вращаться, даже не опуская его на землю, ловко дергает веревку за короткий оставшийся конец, мгновенно подставляет свою ладонь и ловит его. Вероятно, этим бесполезным и трудным занятием он зарабатывает себе на хлеб, как некоторые мнимые слепцы или бродяги с гитарой или обезьянкой; мне же почему-то кажется, что он забыл о главной причине своего пребывания здесь, а занимается волчком просто ради собственного удовольствия. Да, это Луиджино Кашелло, я снимаю наслоения лет с его постаревшего лица; как терпеливый и искусный реставратор чистит старое недорогое полотно и открывает картину Джотто, так я восстанавливаю дорогие черты моего лучшего друга детства, которым наградила меня судьба: он был сыном нашего швейцара, и пока я жил в районе Сант-Агостино-дельи-Скальци, нас было не разлить водой.