Отец сразу сказал:
— Представь себе, я рад видеть тебя на улицах, по которым мы гуляли в воскресные дни, когда ты был ребенком. Если мне не изменяет память, ты тогда учился читать по складам, а я, пряча улыбку в усы, заставлял тебя читать вывески. Но не слишком ли часто ты приезжаешь в Авеллино? Знай, сын мой, поездка стоит дорого, в конце года ты обнаружишь, что истратил кучу денег. Чем оправдаешь ты эти расходы? Что тебя тянет сюда? Чувство долга или ностальгия?
Я ответил:
— Расходы-то пустячные. Я не могу сказать, что испытываю особую привязанность к Авеллино и воспоминаниям детства, которое провел здесь, это скорее похоже на долг, срок уплаты которого вот-вот истекает (истинный джентльмен не дожидается вызова к нотариусу), и поэтому-то я плачу его небольшими частыми взносами.
Отец покачал головой.
— Все это красивые книжные слова, — прошептал он. — Жизнь — это не литература. И так как память является одновременно твоей рабыней и твоей хозяйкой, справляйся у нее почаще, как мы жили с твоей матерью в этом доме.
Адвокат и его жена Кончетта вставали чуть свет. Полусонный, еще неверным шагом подходил он к письменному столу, заваленному гербовой бумагой. А тем временем синьора на кухне растапливала капризную угольную печь. Служанка Джузеппа уже отправилась к фонтану за водой. В квартире еще не было водопровода и остальных домашних удобств. Сильные и прямые, как столб, женщины носили на голове, покрытой тонкой подушечкой, большие медные кувшины, наполненные до краев водой, не расплескав ни капли; Джузеппа ходила к фонтану и возвращалась обратно раз пять-шесть (а расстояние туда и обратно было с полкилометра), в это же время она доставала из кармана фартука четки и шептала свою утреннюю молитву. Без кувшина Джузеппа мне видится какой-то усеченной фигурой, чем-то вроде статуи без головы.
В девять утра отец спешил в суд, предварительно впопыхах сделав заказ на обед. Донна Кончетта и Джузеппа долго обсуждали цены, количество и качество тех блюд, которые должны были приготовить, решали, в какой лавочке купить товар. И пока служанка торговалась на площади, мать подметала пол, убирала постели, сметала пыль. К полудню обед был готов, и они накрывали на стол. Прежде чем сесть обедать, донна Кончетта приводила себя в порядок: припудривалась, слегка подрумянивалась, надевала то розовую, то голубую блузку в мелких складочках, но отец, низко склонившись над тарелкой или закрывшись газетой, ничего и никого не замечал. Позже начинались деловые визиты к адвокату, а к матери приходила «парикмахерша», любительница почесать языком. Это значило, что донна Кончетта уже сидит в гостиной с кем-нибудь из соседок за вышиванием или штопкой. Из всех многочисленных ламп, которые украшали комнату, горела только одна с прикрученным фитилем, к ее треску присоединялись тихие, покорные голоса женщин. А в это время в клубе или аптеке адвокат играл в карты «по маленькой», ставя чентезимо за партию, с надежными, доставшимися ему в наследство друзьями: они были сыновьями друзей его отца, внуками друзей его деда. Когда он возвращался, то брал карандаш и записывал с женой расходы за день: неизменно получалось, что она и Джузеппа истратили лишних двадцать чентезимо. Одному богу известно, каков был внутренний мир донны Кончетты, она выходила из дома с мужем по праздничным дням, в церковь, а в 1905 году по приглашению жены мэра присутствовала на представлении в городском театре.
— Мне кажется, это занятие не для синьоры, — ворчал потом адвокат целую неделю.
Мой отец продолжал:
— Хочешь иметь в доме хлеб, замеси тесто заранее. Январь — месяц заготовки топленого свиного сала, июль — консервирования помидоров, в августе мы сушили на подоконниках сливы. Когда ты, Ада и Мария подросли, от вас не было спасу: вы набрасывались на сухие фрукты. Я вынужден был запирать их на ключ в своем кабинете. Однажды, когда я вел разговор с клиентом из района Атрипальда и искал его дело, опрокинулся ящик с сушеными сливами и прощай моя репутация у клиентов этого района. Как выйти из положения? «Дорогой синьор Кьеркия, — откровенно сказал я, — у меня в доме три волчонка, и поскольку их здоровье мне небезразлично, я вынужден так поступить, потому что в этом году слив уродилось мало, ведь солнце не было очень щедрым». Для деревенских людей это очень веский аргумент. Кьеркия сам мог носить одну пару башмаков целую вечность, а когда выходил из города, снимал их и шел дальше босиком.