А чем же занимался Менжинский, и что вынудило его шефа — Дзержинского, — бросив дела на Лубянке, неожиданно появиться в Швейцарии? Дело не в том, а вернее, не только в том, что проворовались Урицкий и Володарский, а как позднее выяснилось, и Зиновьев. Дело было в том, что Ленина начал тяготить Парвус. Не то, чтобы он претендовал на роль вождя мирового пролетариата или осмеливался теоретически полемизировать с Ильичей в печати (Парвус, естественно, и думать давно забыл о таком маразме, как «партийная публицистика»), но Ленин никогда не забывал, чем он обязан Парвусу, а равно и о том, какие обязательства он взял, пересекая воюющую Германию в запломбированном вагоне, и не без основания считал Парвуса весьма опасным свидетелем. Кроме того, автором ПЛАНА был Парвус, а поскольку ПЛАН удался, его автором хотелось стать самому Ленину.
Но и эта причина была не самой главной. Главное заключалось в том, что Парвус своей жирной тушей перекрывал все «интимные» контакты с разветвленной системой западных банков, ведя при этом какую-то свою игру, и неизвестно сколько отстегивал в собственный карман. В подвалах Лубянки накопилось достаточное количество старых и опытных финансистов с международным опытом, которые под пыткой (а чаще даже и без пыток) выдали множество глобальных финансовых секретов и связей, позволявших вести дело в обход Германии с гораздо большим размахом, чем предусматривалось Парвусом. Но это было будущее, а в настоящем Парвус был еще необходим. Поэтому вопрос о его ликвидации хотя и был поднят, но признан несвоевременным и отложен. Чтобы быть совершенно объективным, надо признать, что на том совещании в Кремле 19 июля 1918 года, когда весь мир облетели первые сведения о расстреле Николая II и его семьи, если часто и произносилась фамилия Парвуса, то вовсе не в связи с его ликвидацией, а скорее, с его знаменитой репликой: «Мало!», — и совершенно справедливыми замечаниями о бессистемной и бесконтрольной экспроприации (или национализации), так как сам Ленин, выкинув свой знаменитый лозунг: «Грабь награбленное», — признал неуместным в таких призывах применение нерусских слов. Слушали… Постановили… А затем грянул КРАСНЫЙ ТЕРРОР.
Приказав ликвидировать Урицкого (было за что!) и инсценировав покушение на самого себя[10] Ленин впервые в истории человечества санкционирует массовое истребление целых групп населения, определив социальное положение обреченных туманным ярлыком «буржуй».[11] Списки потенциальных жертв стали составляться сразу же после переворота, когда по личному приказу Ленина была проведена регистрация по месту жительства лиц, принадлежавших к «богатым классам», охватывающая практически все без исключения население страны. Крылатая фраза Ленина: «Пусть 90 % русского народа погибнет, лишь бы 10 % дожило до мировой революции» — фраза, приводившая в восторг его сообщников, считавших, правда, ее гиперболой, стала осуществляться с невиданным размахом. К этому времени уже вся контролируемая большевиками территория была покрыта такой густой сетью разных уездных, губернских и волостных ЧК, что даже газета «Правда», отдавая должное проделанной работе, с восхищением отмечала фактическую замену «власти советов» «властью „чрезвычаек“». Именно в эту зловещую паутину; опутавшую страну, полетели из Москвы инструкции, разъясняющие смысл объявленного террора: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. МЫ ИСТРЕБЛЯЕМ БУРЖУАЗИЮ КАК КЛАСС. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность „красного террора“.
Но смысл был гораздо глубже, нежели это было возможно вместить в казенный текст официальной инструкции. „Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все“, — учил своих подчиненных Дзержинский, явно давая понять, что мероприятие надо рассматривать гораздо шире, чем простое уничтожение „богатых классов“. Речь шла о всем народе вообще. Параллельно с объявлением „красного террора“ издается знаменитый Приказ о заложниках, гласящий: „…из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел“. Террор сразу же принял формы разнузданной и кровавой бойни. В стране на долгие годы закладывался тот страшный и многогранный беспредел, плоды которого мы пожинаем сегодня.
Но если посмотреть еще глубже, то „красный террор“ был просто очередным финансовым мероприятием большевиков, изнывавших от того, что на руках у населения остались кое-какие деньги, еще не оприходованные народным банком и наркомфином.
Ночью во все квартиры, населенные лицами, имевшими несчастье до революции числиться дворянами, купцами, почетными гражданами, адвокатами, офицерами, а в данное время — „буржуями“, врывались вооруженные с ног до головы большевики, производили тщательный обыск, отбирая деньги и ценные вещи, вытаскивали в одном посильном платье жильцов, не разбирая ни пола, ни возраста, ни даже состояния здоровья, иногда даже умирающих тифозных сажали под конвоем в приготовленные подводы и вывозили за город. Часть, в основном молодых и здоровых мужчин, расстреливали на месте, остальных распихивали по тюрьмам и концлагерям, молодых женщин насиловали и часто затем убивали.
Имущество „буржуев“ конфисковывалось якобы „для раздачи рабочим“. Но что получили рабочие тогда, когда массовые расстрелы бастующих уже бушевали по всей стране, и что они получили позднее, говорить не приходится. Золото и драгоценности сдавались (к рукам исполнителей прилипало в среднем не больше 15 %), книги, рукописи, талантливые проекты, бесценные архивы — просто выбрасывались, а остальное — частично присваивалось, частично перепродавалось спекулянтам, которых после реализации ловили и также расстреливали, зачастую вместе с покупателями. Все это с теми или иными вариациями происходило по всей стране.
Но это был нижний уровень. Уровнем выше дело шло на более „солидной“ основе. Человеку, у которого предполагались хорошие деньги, иногда спрятанные в заграничном банке, говорилось совершенно открыто, что поскольку он подлежит ликвидации в силу своего происхождения, воспитания или профессии и деваться ему некуда, то гуманная власть, наступая на горло собственной песне, все-таки предлагает ему жизнь и свободу с выездом за границу в обмен на ничтожную сумму в 400 тысяч рублей золотом или в их эквиваленте в любой другой валюте. Тех, кто сразу соглашался и указывал место хранения денег и ценностей, расстреливали за их укрывательство, тех, кто упирался, подвергали средневековым пыткам, пытали на его глазах и членов семьи, а затем — независимо от результата — расстреливали со всей семьей. Тех же, кто сдавался постепенно, держали в тюрьмах вплоть до 1934 года, потихоньку выжимая из них миллионы.
Но, будем объективны, некоторых и отпускали, ибо суммы были фантастическими, а коррупция уже настолько охватила „рыцарей революции“, что они часто были не в силах побороть искус. Особенно отличался в этом отношении Петроградская ЧК и ее революционный Кронштадтский филиал, возглавляемый уже знакомым нам князем Андронниковым. После ликвидации Урицкого в „колыбели революции“ орудовал Глеб Бокий. Любимец Дзержинского, он, после мастерски организованного покушения на своего бывшего шефа Урицкого, стал быстро продвигаться по служебной лестнице. Его умение выкачивать деньги из заложников вызывали зависть и восхищение в Москве.
10
Даже наша официальная история уже близко подошла к разоблачению мифа о «выстреле Каплан в сердце революции».
11
Если сравнить эти события с гитлеровским геноцидом против евреев, то надо признать, что нацисты были гораздо гуманнее в собственной стране. Враг был определен четко. Если ты еврей — ты враг, если нет, то нет. Как повезло родиться. Такие же ярлыки, как «буржуй», «враг народа», «кулак», «подкулачник» и прочие, могли быть навешены на кого угодно и в любом количестве. В этом и заключается главное отличие гения от подражателя, а также массового террора от террора избранного. У Гитлера стояла задача сплотить нацию, у Ленина — уничтожить как можно больше свидетелей, предварительно их обобрав.