- Привет, Француз, как оно ничего?
- Привет, Хуан! Что у тебя? Вот, пришел тебя навестить и, можешь поверить, что серьезно напахался, чтобы найти тебя здесь.
На лице Хуана расцветает улыбка. Это низенький, мускулистый тип лет тридцати, и его беззубая улыбка вызывает симпатию.
- Это мы хорошенько спрятались, видишь ли, охранники парка - это настоящие сволочи. И время от времени они здесь так и шастают. Пошли!
Я иду за ним, но в паре метрах сбоку, чтобы не получилась тропа, способная привести охранников к его хижине.
- Вообще-то эти кретины совершенно тупые, - говорит Хуан, - и пользы от них мало, но, бывает, что иногда накрывают кого-то из орерос. Тогда конфискуют все - и золото, и инструменты. А если кто выступает, его сажают в каталажку. Большинство же орерос - рецидивисты, так что за решетку идти не хотят.
* * *
Хижина, это слишком жирно сказано - пластиковая пленка, растянутая на четырех жердях, угол для кострища, общая кровать сантиметрах в тридцати над землей, сделанная из покрытых листьями древесных стволов. Вместе с Хуаном проживают два типа. Один молодой, низкорослый хитрый и коварный педик, к которому я тут же испытываю антипатию, и молчаливый старик, на котором лежит готовка.
Похоже, что от моего появления они не в восторге.
- Можешь спать тут, - говорит Хуан, показывая на кровать, поместимся.
- Спасибо, но моя вера запрещает мне спать с другими мужчинами. Я сделаю себе свою кровать. Можешь дать мне мачете на время?
- Я помогу тебе.
Не могу же я ему сказать, что вся эта толкучка и грязь будят во мне отвращение. Он бы меня просто не понял. Для них гигиена - штука совершенно незнакомая. Впрочем, они весь день проводят в воде и считают себя чистыми.
Мы быстро устраиваем кровать возле кострища. Четыре ветки с развилками, вкопанные в землю; на них положены поперечины, удерживающие перепиленные вдоль наполовину стволы бальсового дерева. В отличие от тикос, я снимаю со стволов кору, чтобы избавиться от насекомых. Сверху все это покрываю пальмовыми листьями.
Когда мы заканчиваем, наступает ночь.Я чувствую себя измотанным и грязным, поэтому спускаюсь к реке, чтобы помыться. Нахожу естественное углубление. Вода, хоть и холодная, действует очень приятно и успокаивающе. Пользуюсь случаем и простирываю шорты, трусы и рубашку. В лагерь возвращаюсь голым. Маленький педик сидит перед хижиной и пялится на меня. Вешаю одежду над кострищем и сажусь на кровать. Занявшись смазкой револьвера, не сразу замечаю, что этот маленький дебил встал рядом и бесстыдно меня разглядывает.
- А ну перестань пялиться, сволота, и уматывай отсюда! - говорю я, прикрывая естество листьями.
- Ой, Француз... какой ты нежный! - отвечает он, покачивая задком.
Я не ошибся относительно этого дегенерата, но на этом еще не конец. Я ничего не имею против педиков, лишь бы оставили меня в покое.
После скромного ужина - рис, фрижолес и кофе - сидим и болтаем. Листки в Библии не промокли, поэтому сворачиваю самокрутку с манго-роса, которую пускаю по кругу. Через несколько минут всем становится весело, и языки у всех развязываются. Старик и молодой, которые, как узнаю лишь сейчас, живут друг с другом, никогда не выходят из джунглей. Хуан приносит им из Карате все необходимое. Какие-то темные делишки пригнали их сюда и заставляют скрываться. Хуан заснул и громко храпит. Маленький педик засыпает меня вопросами:
- А Франция - это где?
- Далеко отсюда.
- Сколько дней на лошадях?
Старикан, не такой темный, как его дружок, объясняет, что нужно лететь самолетом или плыть на пароходе. После этого они начинают ссориться. Пользуюсь этим и закрываю глаза. Среди ночи меня резко будит какое-то прикосновение. Маленький педик разлегся рядом, его рука у меня на животе. Во мне вскипает отвращение, и я изо всех сил бью его кулаком в рожу. Он падает на землю и орет. Тут же прибегает старик, поднимает его, целует, гладит и рассматривает при свете костра. У его маленькой женушки окровавленные, распухшие губы; он с ненавистью глядит на меня. Придется быть осторожнее.
Когда я просыпаюсь, весь закоченевший от холода, вовсю идет дождь. В этот день ливень настолько сильный, что работать невозможно. Я натягиваю так и не просохшие вещи; день проходит монотонно и скучно.
На второй день, пользуясь прояснением, на рассвете выходим на берег рио. Все то же дерьмо: перетаскивать камни, разбивать валуны и накладывать лопатой землю в каноа. Где-то к полудню работу прерываем, очистив перед тем несколько кубометров породы. Хуан поднимает каноа.
- Гляди, Француз, глянь, как светит!
Гляжу: несколько зернышек, пара граммов, не больше. У меня возникает желание все здесь разгромить...
Хуан чувствует мое разочарование:
- Сегодня мало. Мы еще не дошли до интересной жилы, но завтра сам увидишь...
И правда, назавтра я вижу. Неустанный дождь вызвал оползень, и земля полностью засыпала все наши раскопки. Возвращение к исходной точке.
Еще одно потерянное утро. Я напрасно трачу время, и атмосфера ухудшается. Новая стычка с говнюком, который хотел послать меня за водой, за что и получает по морде.
* * *
Пополудни, когда мне уже осточертело выслушивать все их глупости, я ушел в лес. Довольно скоро мне встретилось стадо обезьян, сидящее высоко на деревьях. Это конгос, ревуны, голос которых слышен за много километров. У них симпатичные морды; они застывают, чтобы присмотреться ко мне. Симпатичные они или нет, но мне хочется мяса. Я бы немного пострелял, но боюсь, что шум привлечет охранников парка. А жаль!
Чуть дальше вижу игуану на какой-то ветке. К сожалению, брошенный мною камень в цель не попадает, поэтому иду дальше. В тот же день вижу совершенно крохотных лягушек, окрашенных в самые невообразимые цвета: ало зелено - золото - платиновые. Настолько удивительных созданий я не видал ни в Амазонии, ни в других тропических лесах. Несколько позднее узнаю, что самое обычное прикосновение к такой лягушке может уложить взрослого человека. На обратном пути мне везет, и я встречаю питона боа. Наконец-то мясо! На сей раз не даю змеюке ни малейшего шанса. Удар мачете, и в лагерь я возвращаюсь счастливым: мой организм требует мяса, и всяких там мучнистых изделий ему просто не хватает.