— Не всех же побили, ты-то живой сидишь…
Шахтер молча усмехнулся и свалил на сторону треуху. Все увидели глубокий шрам на виске и разорванное ухо.
Поезд замедлял ход. Все тот же старатель, собирая вещи, сказал:
— Кто его знает, что и как оно было, мы не видели ничего…
Шахтер устало опустил веки.
К концессии Мигалов с самого начала чувствовал неприязнь, но до сих пор личная обида, нанесенная ему концессионерами, занимала первое место.
Рассказ очевидца — участника страшного события напомнил ему, что он ведь такой же рабочий, как те, кого убили возле моста и зарыли как заразных, без родных, без друзей, в обшей яме. Он блеснул глазами.
— Какой же вывод, товарищ?
— Не знаю, — угрюмо сказал шахтер, но смягчился и добавил:
— К чертовой матушке, пусть сами лезут в рудники.
— Вот это правильно. Руку, товарищ, — Мигалов протянул руку шахтеру, но тот спрятал свою в карман.
— Не торопись. Говорят, надо оставаться. В рудкоме дезертиром меня назвали. Может быть, дезертир. Но я не буду работать. Не могу.
Шахтер неожиданно ласково поглядел в глаза Мигалову и, словно извиняясь, поднял руку к груди.
— Не могу, понимаешь, не могу. Как вспомню — не могу. Ты меня не слушай. Сам обмозгуй. Серьезное это дело. Старателишки — другой. Им все равно. Их ничем не проймешь. «Не всех же побили», — вот что для них основное. А самое главное — они-то живы, и самородок надеются найти. Темнота чертова. — Лицо шахтера снова потемнело и глаза сделались гневными.
— Вот из таких-то что хочешь можно сделать. Веревку свить можно. И совьют опять.
6
Вместо трех-четырех дней Мигалову пришлось провести в Бодайбо неделю: не так-то легко найти подходящую квартиру. Осматривая квартиры, он мучился, колебался и не решался остановить выбор на той или другой. В одной, хорошо обставленной квартире, в которой, по словам хозяйки, жил три года инженер, уборная находилась в самом помещении, в прихожей, да еще рядом с кухней. Хотя она была похожа на уютную горенку, светленькую, с розовыми обоями, но, чтобы ходить до ветра в помещении, — он не мог себе представить. Так и отказался. За ценой он не стоял. Деньги были — лишь бы понравилась Лиде. Наконец нашел подходящую: четыре комнаты и кухня. Мебель, шторы, зелень на окнах в горшочках, обернутых резной бумагой. Один, несмотря на позднюю осень, цвел белыми цветами. Хозяйка обещала проветрить мягкие кресла, диван, дала слово освежить краску на дверях, побелить потолки.
Непривычные хлопоты нисколько не утомляли, наоборот, являлись необходимой частью его новой жизни. Еще бы не хлопотать! Если старший смотритель смог дать жене покойную жизнь, то и младший не подкачает. Думая так, Мигалов поглядывал на новенькие блестящие галоши, которые купил в магазине концессионеров, уже открывших свою торговлю, и вспоминал чистое без шлиха золото в тугом узелке. Опять сидел у окошка в вагоне и озабоченно размышлял, как бы поскорее закончить все дела и начать новую жизнь, полную любви, уюта. И эта незнакомая горняку жизнь, свободная от обязанностей и труда, жизнь с любимой женщиной рисовалась белой и цветущей, как вишневые сады его родины.
Последние дни таежной осени, тусклые и мозглые, как забой в шахте, не ухудшили настроения Мигалова. Сходя с подножки вагона, он перехватил пальцами бечевку тяжелой связки кульков и кулечков с подарками молодой жене и отправился сначала к себе в казарму. В каморке веяло скукой нежилого помещения: койка небрежно сдвинута, подушку, как доставал золото, чтобы отдать Жоржу, так и не положил на место. Идя к Лидии, он встретил нарядчика, который сообщил, что ему, Мигалову, придется убираться из казармы, так как комнатку отдали новому смотрителю.
— Ну и огорчил ты меня, — ухмыльнулся Мигалов. — Вот беда!
— Ты не смейся, — загадочно возразил нарядчик.
Ветер посвистывал в ушах, мелкий дождь до боли сек лицо. Голая сопка казалась пустынней, чем всегда, словно с нее оборвали последние листочки, как с осеннего дерева. Что может быть иного, кроме увольнения, выселения из квартиры? Чепуха!
Лидия встретила странно тихо. Не бросилась на шею, — чего вправе был ждать. Не то испуг, не то горе были в глазах.
— Ты, наверное, уже слышал, что прииск закрывается. Здесь будут работать сто человек по подготовке дражных котлованов и в механической мастерской на сборке машин…
Веснушчатое лицо Мигалова радостно вспыхнуло.
— Только и всего? Есть о чем говорить. Я думал случилось что-нибудь.
Но Лидия продолжала стоять неподвижно. Ничто не изменилось в ней от его радости. И вдруг он увидел то, что смутно просачивалось в его голову. На подоконнике лежали объедки закусок, на полу — окурки. Видимо, Лидия недавно принялась за уборку и успела привести в порядок только стол. В окно скользил из-под занавески бледный луч. Мигалова будто кто-то подхватил сзади и поднял на воздух. Он не чувствовал твердого пола, руки скребли брезентовую накидку.