Но вот водопой и кормежка окончены. Обозы выстроены вереницей, сливающейся с ночной еще далью. Далеко впереди родились неопределенные звуки и отдались в скалах. Дрогнули дуги — середина транспорта присоединилась к движению.
Мигалов пропустил мимо половину транспорта, устроился на санях, закрыл лицо воротником тулупа и отдыхал от утренних волнений, словно в поезде, отошедшем, наконец, от станции с ее бестолковой посадкой, давкой и тревогой за багаж. Рассвет уже начался. Виднее становились берега и сопки.
Солнце в это утро поднялось позади, — речной плес уходил на запад. Обоз превратился в темную линию, проведенную по розовой бумаге. Мигалов соскочил с саней, и его тень уперлась заостренной головой в скалу. Полы длинного тулупа мотались, из-под них мелькали белые валенки с красными разводами на носах и задниках. Курился розовыми облачками пар от дыхания животных и людей, берега ползли назад. Дальние сопки поворачивались, будто на оси.
Двести верблюдов и полтораста лошадей шли в обозе. На санях громоздились машинные части, сизые от изморози, расклепанные котлы, как огромные осколки черной глиняной посуды, ящики, рогожные кули, мешки, похожие на туши. Огромные четырехугольные возы зеленого сена, перевязанные веревками, наполовину пряча под собой мохнатых забайкальских коньков, плыли особенно торжественно. Подводы, словно вагоны, скрепленные крюками, сливались в сплошную цепь. Шорох подполозков по острому кристаллическому снегу напоминал шум огромного примуса и был привычен настолько, что тишина при входе транспорта на мягкую полосу вызывала тревогу.
Мигалов прибавил шагу и обгонял подводу за подводой, касаясь варегой оглобель. Он искал техника: непременно где-нибудь уже прикурнул. Удивительная способность спать! Лишь только тронется транспорт и заскрипят полозья, — он уже готов. Хотелось поболтать. Разыскал его в глубокой ямке на возу с сеном и принялся будить:
— Эй, дядя, во что ночью спать будешь? А я почти не заснул сегодня. Откроешь глаза — звезды, закроешь — машины. Одним словом — механика. Глупое ведь дело — не иметь понятия о принципах движения, о которых надо говорить, как о самых простых вещах, как, например, о подкове или оглобле. Понимать политику миллионов, революцию миллионов, а не иметь представления, почему и отчего движется типографский станок.
— Эту штуку и ты хорошо знаешь, — улыбнулся механик и с сожалением поглядел на покинутое углубление. — Из-за таких пустяков не стоило будить. Двигатель движет твой станок. А вот почему и как работает двигатель — другой разговор. Да, это разговор другой. Это ты — верно. Ну-ка, дай папиросу, если разбудил.
8
Мигалов испытывал нечто вроде зависти к усатому технику Трунину. Его внимание и жадность к каждому слову о машинах удивляли и возбуждали. Трунин принялся толковать о двигателях на дровяном топливе, — ехал на установку драг. Не прочь был и похвастаться знанием золотого дела. По его словам, в алданских условиях, при больших высотах, драги меньше всего были нужны. Гидравлика должна вытеснить все способы, кроме, конечно, электрического.
Вскоре их разговор был неожиданно прерван. Спереди донесся тревожный, хватающий за сердце вопль. И как это бывало не раз, через минуту вопль, подхваченный сотней голосов, превратился в жалобный концерт: стонали верблюды, завидев или крутой подъем с реки на берег или наледь. Мигалов соскочил с саней и, на ходу сбросив тулуп на воз, пустился бежать к голове обоза. Добежав до первого верблюда, с досадой крикнул в поднятую морду:
— Что ты разорался, дуралей, узнай сначала, в чем дело! — и ткнул варегой в пушистый бок.
Пока дошел до головы транспорта, верблюды, равняясь по вожаку Самохе, самому огромному и сильному, один за другим полегли на снег прямо в оглоблях. Их длинные шеи стояли настороженно, торчали, головы все до одной повернулись к волынщику — своему вожаку — и ждали дальнейших распоряжений. Теперь их не поднять, пока Самоха не разрешит.
У наледи, разлитой от берега до берега, собрались буряты-верблюдчики в островерхих шапках. Многократная, судя по наращениям, наледь преградила путь верблюдам с их мягкими лапами. Подтягивался конский обоз, подходили извозчики, начинались ругань и споры о том, обязаны ли они помогать переправлять верблюдов. Неожиданная остановка вызывала досаду. Трудно было сказать, что хуже — пурга, снег, марь с кочкарниками или эти постоянные наледи.