— Что за секреты, нельзя даже взглянуть!
Упрямая поза, отчужденный взгляд возмутили ее. Да, тут уже не стыдливость начинающего, нет, тут что-то иное. Был вечер, приготовленная постель виднелась в приоткрытую дверь. Лидия прошла в спальню и прикрыла белеющую простыню одеялом, словно спрятала нечто драгоценное в отместку упрямому другу.
— Не важно для меня, что ты пишешь, важно, что ты не можешь перенести моего присутствия. Я, может быть, не стала бы читать. Важно то, что между нами, значит, нет никаких отношений, при которых люди доверяют друг другу. Тогда какой смысл продолжать совместную жизнь? Так мы скоро будем вещи прятать один от другого под замок. Понимаешь ты это?
Он перестал писать и пошел в спальню. Одна полушка поменьше, на которой спал он, валялась на полу. Лидия, одетая, лежала на кровати к стенке лицом. Присел на край, попробовал придвинуть Лидию к себе, но неподатливое и окаменелое тело не сдвинулось с места. Сидел с неостывшими мыслями; в голове шла разгоряченная работа, не считающаяся ни с чем. Сознавал значительность минуты, — Лидия ни разу не говорила так о совместной жизни, — но продолжал оставаться без движения. Наконец сделал над собой усилие и заговорил.
— Послушай, Лида, только благодаря тебе я стал таким. Только потому, что хотел стать достойным тебя… — Собирался говорить еще и еще, самыми лучшими словами, отборными, как самородки, но почему-то стало стыдно. Оборвал и закончил:
— Зря, Лида, ты сердишься.
В квартире стало как будто еще неприютней, холодней, из-под обоев полезли новые пятна инея. Он невольно поежился. Лидия вдруг резко повернулась.
— Я тоже стала такой только потому, что искала близкого человека. Не по комнате или по кровати, а близкого. И вообразила, что нашла. Но Федор Иванович, в конце концов, был лучше в сто раз. Тот, по крайней мере, ничего не требовал. Я была свободна. — Она утомленно закрыла глава, и жутко было видеть их пустыми. — Ступай, пиши, я хочу спать…
Надо было понимать — останься, приласкай, — он это прекрасно знал, но взгляд проник через открытую дверь и приковался к белеющему листу бумаги на столе. Он поднялся и ушел, чтобы продолжать работу.
15
В памяти старожилов прииска и стана навсегда останется то раннее утро с острым ветерком, когда у подножья хорошо знакомой сопки в предрассветной мгле раздавались рассыпчатые от мороза голоса и скрежет полозьев. Мгла рассеивалась, туман поднимался все выше, точно занавес. Люди копошились на мерзлой земле, в пустыне заброшенных отвалов и дыр и, словно собирались копать могилы, разводили яркие огни — пожоги{29}. Прииск, где прекращена была выработка, о котором забыли, вдруг ожил, словно проснулся. Суматоха и огни производили впечатление необычайного происшествия. Не было сомнения — люди копались возле старой, заброшенной орты, когда-то неудачно заложенной и ничего, кроме убытка, хозяевам не давшей. Десятки лет существовала она. Поросли травой осыпавшиеся края разреза, выветрились откосы, и никому в голову не могло придти, что когда-нибудь о ней вспомнят.
Работы под сопкой начались с какой-то лихорадочной торопливостью. От дыры разбросались веером длинные выкаты, по ним взапуски бегали откатчики. Красный и желтый камень расцветал огромными кучами на белом снегу.
Благодаря неглубокому залеганию золотоносного пласта, выходу его на поверхность по склону сопки и отсутствию грунтовых вод работы подвинулись необыкновенно успешно. В стане с нетерпением ждали результатов первой промывки. У костров в обеденный перерыв толпились посторонние, жаждущие узнать что-либо, но артельцы молчали. Может быть, они сами не знали, чем увенчается их каторжный труд, что получат они взамен проданных шаровар, рубах, колец, праздничных нарядов. Может быть, эта орта проглотит все: и последние копейки, и труд, и время, и надежды, и придется уходить от нее тайком в морозную ночь, чтобы избежать насмешек.
И вот самым маловерным пришлось убедиться, что орта стоила хлопот. Однажды по стану прошелся пьяный вихрь: артельцы пропивали первую промывку. Поили всех встречных, щедро бросали деньги за кусок ветчины и хлеба, съеденные в бараке у случайного пристанища, за веселый пляс и просто в честь и ознаменование счастья.
С ортой повезло ребятам. Шаг за шагом в глубь забоев содержание становилось богаче, промывка за промывкой увеличивала съемку. Артель счастливцев «фунтила»{30}, — это теперь знали все, но как фунтила — знали немногие. Десять фунтов сдавала она каждый день; сколько уплывало мимо конторы, несмотря на все предосторожности и тщательный надзор, знали только артельцы. Орта не сходила с языка в приисковом управлении. Управляющий, инженер Тин-Рик, вызвал к себе в кабинет служащих и задавал один и тот же вопрос, стараясь сохранить на лице вежливость и спокойствие: «Как могло случиться, что богатейшая орта оказалась сданной в аренду старателям?» И получал один ответ: «Не знаю». Он принял прииск уже с этой ортой. Разогнать к чертям всех этих разгильдяев, способных выкинуть из кармана вместе с крошками хлеба и табака драгоценный камень. Сдача того или иного участка на старание не нарушала обшей тактики, принятой дирекцией, но все же так опростоволоситься — казалось позором. Вызвав старшего смотрителя Пласкеева, инженер был приятно удивлен. Ему сразу понравилась молодцеватая подсушенная фигура служаки. Понравился толковый, определенный ответ: орта старая, никакого заключения о ней по разведочным журналам, сохранившимся в управлении, не значится, а в делах маркшейдерского бюро даже нет плана разработок орты. Смотритель опустил слишком высоко завившийся светлый ус и скромно, но твердо продолжал: