— Жорчик, не ходи, они тебя изобьют пьяного.
— Пусть попробуют.
— Ты на Алдан, я слышала?
— Собираемся.
Лидия достала шапку из-за комода и кинула ему к ногам.
— Можешь отправляться!
Жорж в повязке, как в чалме, с шапкой в руке, не оглянувшись, захлопнул за собой дверь. Шаги по сеням стихли. Наступила тишина. Лидии показалось, будто ей лишь представляется, что открылась дверь и вошел Николай.
Мигалов разделся, перешагнул порожек в гостиную, окинул взглядом стол, весь залитый и перепачканный, полы, загаженные окурками, и прошелся, потирая руки. Лидия ждала, что возмутится, шваркнет чем-либо об пол, начнет ругаться, но он присел на стул, подвинулся к столу, достал кусок хлеба с тарелки, принялся жевать. Руки, красные от холода, четко выступали на белой скатерти. Наверное, стоял под окнами и ждал конца пиршества. Заторопилась, предложила водки, но Николай покачал головой. Ему необходимо было сейчас же засесть за работу. Он очистил угол стола, вытер салфеткой и положил перед собой лист бумаги.
— Неужели ты собираешься писать? Сейчас будем ложиться. Я тебя укрою хорошенько, ты согреешься.
Он пошевелил карандашом. Напрягаясь, с усилием написал:
«Концессионные приисковые управления начинают все шире и шире практиковать особый прием — сдачу в аренду неорганизованным старателям благоустроенных, оборудованных, механизированных шахт. Мы должны откровенно заявить, что советская общественность обеспокоена подобным приемом…»
Рука замерла на листе бумаги: дыхание Лидии, слышное в пустой комнате, замораживало мысль. Начинало нарастать раздражение. Он поглядел на нее. Взгляды их встретились.
— Ты ждешь, чтобы я исчезла с глаз?
— Мне необходимо, Лида, к утру статью написать.
— Не статью тебе надо, а выдохся ты, дружок, вот что я тебе должна сказать! Если бы не выдохся — все статьи полетели бы к чертям! Покойной ночи. Можешь заколотить дверь гвоздями.
19
Николай испытывал настойчивую потребность откровенно поставить перед собой вопрос об отношениях с Лидией. И однажды, с особенной ясностью представив всю безнадежность, запутанность и ненужность существующих отношений, идя из редакции домой, всецело отдался своим мыслям. Необходимо придти к какому-то выводу и решению… Но странное дело, чем больше думал и чем ближе подходил к дому, обшитому серым тесом, контуры первоначальных намерений становились все туманнее. Вместо Лидии, о которой думал, с которой не сложилась жизнь, все яснее выступала перед ним Лидия, которую он знал раньше в первые дни близости, вернее, какой она казалась ему тогда. Он требовал от себя справедливости по отношению к ней: она слишком много работает, устает, отсюда ее странности. Что было бы с ним без ее помощи? Конечно, он не сумел бы выйти на дорогу. Чувство огромной благодарности за ее участие в его первых робких шагах, за ту веру, которую она вдохнула своими похвалами его работе, разгоралось светлее. Каждое слово, всегда сказанное с тактом и ласковостью, каждый жест, каждый поступок вспоминались как неоцененная им в достаточной мере готовность на жертву для него. Шел снег. Звездочки снежинок мелькали мимо лица, цеплялись за ресницы и размещались по ворсу, собирались на рукаве грубошерстного пальто. Дружные и ласковые, они растрогали Мигалова. В конце концов жизнь очень хороша, только надо суметь видеть ее, суметь ошелушить с нее грубую кору. И он задумался о том, как бы вытянуть Лидию из холодной пустой квартиры. Надо предложить ей корректорскую работу в газете. Стоит лишь подтолкнуть ее на первую ступеньку, а там сама побежит — не догонишь. Что-то бодрое и свежее, как снежинки на рукаве, рисовалось ему. Искреннее раскаяние приятно переливалось в груди. Решительно свернув в Торговую улицу, забежал в магазин, купил наливок и конфет.
Лидии не оказалось дома. Ожидая ее, не развязывал подарков — пусть сама повозится в кульках. Заложив руки в карманы, прогуливался по пустой комнате взад и вперед и все громче насвистывал. Лидия не приходила. Расстроенный ушел на редакционное совещание. Вернулся поздно. Ее не было и, судя по нетронутым сверткам на столе, — не приходила. Охватил страх. В пальто, снятом с одного плеча, с болтающимся низко рукавом зашагал по комнатам, заглядывал под кровать, за печь точно она могла подшутить и спрятаться. Шаги гулко раздавались в помещении. Задремал лишь под утро, склонив голову на стол, как пассажир на вокзале.