3
В оконце глядела вечерняя желтая заря. Жорж застал приятеля за серьезным делом. Мигалов, весь малиновый от напряжения, разглаживал брюки ладонями.
Жорж был в бархатной куртке с отложным воротником, в широких бархатных шароварах приискательской кройки — со множеством складок, с напуском. Ловкий стан опоясывал ярко-красный кушак, концы которого спускались по бокам и полыхали огненными языками. Сапоги полуболотного фасона из дорогого хрома, затянутые ремешками поверх стройных икр, отсвечивали блестящими бликами. Коренной золотоискатель, высокий, но не громоздкий, широкий в плечах, тонкий в бедрах, с вылитыми из бронзы головой и шеей. На чистый низкий лоб упала черная прядь, мешая глядеть. Морщась от боли, он расчесал гребешком густые, как мех, волосы, растянулся на койке, положил ноги на щиток и закурил папиросу.
— Слышал, что шахтная крыса делает? Обыскал двоих, отобрал золотишко.
— А ты лаз в «алтарь» хорошо заложил?
— Если руками будет щупать, — конечно, найдет, а так — ни один черт не догадается.
— Ну, ладно. — Мигалов выдвинул корзинку из-под койки, достал флакон и надушил одеколоном платок. — Надо идти. Пора.
Жорж уставился на приятеля.
— Что за чертовщину вы придумали. Свадьба, что ли? Приглашает и меня, говоришь, Лидка. С какой стати?
— Идем и больше ничего. Не пожалеешь, одно могу тебе сказать.
Приятели вышли из казармы, перешли уличку, миновали контору и задами выбрались на сухую тропу по полусопке. В наступивших осенних сумерках беспорядочно разбросанные домики прииска, крепежный лес, отвалы насыпи расплывались грязными пятнами, только ниточки откатных путей и лужи блестели отсветами зари. На низкое небо из-за пологих сопок наползали дымчатые тучи.
Друзья медленно двигались но тропе, и их разговор плелся возле последних событий на приисках. Жорж остановился, оглядел мертвые хребты, из которых выщипали не только деревья, но и последние пни, выпятил высокую грудь и втянул в себя пахучий осенний воздух.
— Эх, Коля, не хочется уходить. Будь они прокляты, эти лимитетчики.
— Не уходи, кто тебе мешает остаться старательствовать?
— Нет, этот номер не пройдет. Отдадут выработанные шахтенки, самые плевые, как дуракам игрушку.
— Неизвестно. Может быть, лучшие отдадут. Я не верю в их драги и машинизацию. Слыхал — бараки начинают пилить на дрова. Слыхал — копры снимают?
— Драги, что ли, будут ставить на месте каждого барака?
— Чудак человек! Ведь рабочих будет мало при машинизации, зачем же баракам гнить и разваливаться, когда дрова денег стоят. Лес далеко, а тут под боком, да к тому же сухой.
— Одним словом, Коля, тебе, я вижу, все равно. Ну, и мне наплевать.
Перед крылечком домика с чистенькими стеклами в окнах, через которые четко печатались узорчатые занавески, Мигалов остановился, снял картуз и пригладил белобрысые волосы. Странная робость охватывала его всякий раз, когда он входил в квартирку, в которой жила Лида.
Лидия, улыбаясь смешной растерянности Николая, с какой он осматривал галоши, не решаясь поставить их на чистый пол, приглашала:
— Проходите, пожалуйста. Коля, да проводи же товарища, что ты застрял в дверях! Самовар поставить или, может быть, выпьете сначала? Как у тебя настроение?
— Конечно, выпьем сначала, — согласился Мигалов и почувствовал облегчение. Свободнее задвигался и потер руки. — И самовар, конечно, само собой разумеется. Это — Жорж Соломатин из четвертой шахты, — представил он приятеля.
Лидия ушла хлопотать по хозяйству. Приятели сидели молча. Из кухоньки доносилось звяканье тарелок, ножей, громыхнула самоварная труба. Когда Лидия внесла стопку тарелок, Мигалов не удержался:
— На одной бы поели. Их мыть после нас надо, убирать. Из шахты поднялись, не из гостиницы приехали.
— Ты в чужие дела не вмешивайся, — улыбнулась Лидия. — Сиди, жди, что хозяйка прикажет.
Она ловко повернулась и снова исчезла. Мигалов воспользовался ее отсутствием и толкнул Жоржа ногой. На коврике из белых и коричневых телячьих шкурок лежал ошметок грязи. Жорж спокойно дотянулся до него рукой, попутно снял с сапога такой же ошметок и положил в цветочный горшок.