Смотритель встрепенулся и недовольным голосом крикнул вверх:
— Поднимайте же, черт вас возьми совсем. Оглохли, что ли!
В другом шурфе, добитом до скалы{50}, совсем не оказалось золотосодержащих песков. Шурф оказался за бортом{51}.
Пласкеев тяжело задышал от волнения, охватившего его, и, успокоившись, похвалил:
— Эту линию надо продолжать.
Помощник удивленно взглянул ему в лицо, но начальник продолжал тоном, требующим внимания.
— Где не надо — набили частокол, а где надо пощупать, — оборвали линию. Видишь, тальвег{52} делает изгиб. Если тут нет золота — его нет нигде на этом ключе. Слушай, что тебе говорят, и не таращь глаза.
— Но в десятом дошли до хороших знаков… — не удержался малый и покраснел от смущения.
Федор Иванович повернулся к нему и смерил взглядом.
— За такую работку — под суд. Ты не ведаешь, что творишь. Под суд, говорю!
Помощник, окончательно смущенный, всем своим видом выразил раскаяние. Смотритель благодушно пошутил и оглядел долину. Он безошибочно определил место, наиболее благоприятствующее образованию древних наносов. Именно в этом загибе водный поток, делая поворот, замедлял скорость, наносил россыпь, которую покрывал затем пластами осадочных пород. Делая вполне справедливые указания и подмечая действительные упущения вперемежку с выдуманными, не основанными ни на чем, Пласкеев старался подавить помощника своими знаниями и опытом, поработить и уничтожить его инициативу до конца, чтобы раз и навсегда в дальнейшем он не смог мешать.
В конторке он похлопал смущенного помощника по плечу и указал пальцем на неразборчивые цифры в журнале и на валяющиеся в полном беспорядке капсюли с пробами.
Помощник стоял у столика бледный. Неправильное и неряшливое ведение записей было преступлением Он только сейчас понял, что по его журналу и перемешанным без пометок пробам, раскиданным по комнате, трудно будет разобраться. Он считал, что ключ несомненно будет разрабатываться, поэтому не придавал значения мелочам… Он попробовал оправдаться, но Пласкеев резко оборвал его:
— Ты уничтожил все показатели разведочных работ. Как же вести детальную разведку? Где у тебя содержание? Ну, — снисходительно снова похлопал он малого по плечу, — ничего. Хорошо, что я приехал, а не другой. Я понимаю, убытка ты никому не причинил. Долина твоя все равно гроша ломаного не стоит.
— Неужели гроша не стоит? — уже весело спросил помощник.
— Гнездышки, конечно, будут выпадать, а среднего содержания не выдержит, даю руку на отсечение. — И смотритель деловито закончил: — Пока можешь идти.
— Чайку не выкушаете, я приказал чайник согреть? — спросил малый. — Не откажите откушать у меня.
— Нет, благодарствую, — ответил сухим тоном смотритель и повернулся спиной.
В домике Лидия стояла на табурете и подвешивала гардину на окно. За время его отсутствия пустая комната превратилась в уютную и теплую, словно в ней жили много лет чистоплотные люди. Стол накрыт скатертью, поставленные друг на друга два табурета, задекорированные плюшем, изображали туалетный столик с зеркалом и флакончиками, по стенам красовались симметрично расположенные, вышитые гарусом кармашки.
— Раздевайся, Федя, сейчас будем обедать, потом чай пить.
— Ну, ну, хозяюшка, угощай на новоселье.
10
Весна шествовала в солнечном блеске и звездном сиянии. После полосы метелей и ночных дождей установились нескончаемые погожие дни. Ранними утрами похрустывал еще ледок под сапогами, но стоило солнцу взойти над сопками — все распускалось, текло, дышало теплым паром. Появились навозные кучи, обнажилась щепа возле мостов, построенных зимой; бугры земли курились ароматами первых весенних дней; лужи, льдинки сверкали миллионами бликов. Торопливые ручейки соединялись, ширились; бурные потоки в отводных канавах с каждым часом поднимались выше, выплескивались за борта и разливались до поселка. Порожки домиков подмывала мутная желтая вода, косые темные прямоугольники дверей, распахнутые настежь, отражались в ней, как в зеркале. Пешеходы балансировали по брошенным наскоро плахам и камням, и взмахи рук казались приветствием весне. В золотом уголке, на золотых пашнях, наступала страда, когда день кормит год. Весну ждали, для нее пришли за тысячи километров, для нее грызли мерзлую стальную землю кайлами, вели длинные отводы, в ожидании весенних дней, несли каторжный труд в пятидесятиградусные морозы, недоедая и недосыпая в землянках, палатках, низеньких вонючих бараках.