Однажды Сун Хун-ди, подойдя к его столику, подмигнул раскосыми глазами:
— Русская старушка мало-мало хочит. Давай?
— Ну, конечно, — давай, — ответил он и с готовностью поднялся. — Какие могут быть разговоры.
Сун Хун-ди показал большой палец.
— Давай, давай, посмотрим.
Сун Хун-ди провел его в полутемную каморку. Крошечный желтый огонек горел в плошке на нарах. В полусвете на стене застыла огромная тень. Парень вглядывался в лежащую на голых досках женщину. По первому впечатлению она показалась безобразной: тени от ресниц и бровей уродовали ее. Закрыл глаза и открыл их, как делают шахтеры для того, чтобы расширить зрачок. Совершенно иное предстало перед ним: девица оказалась очень приглядной. Белокурая, с округлыми щеками, подбородок мягкий, детский. Она спала. У другой стены на нарах лежал китаец. Он навел трубку с длинным чубуком на пламя в плошке и жадно тянул в себя дым. Курение внезапно оборвалось. Курильщик налепил в трубочку новый кусочек опиума, нагрел тонкую проволоку на язычке пламени, трясущимися руками проколол дырочку в кусочке и взглянул на Мишку.
— Кури!
Голос был хриплым, как будто в горле у курильщика накипела тягучая слюна.
— Отлетай. Такими делами не занимаюсь!
Курильщик изнеможенно прилег на подушечку, словно вся его сила ушла на приготовление трубки для гостя. Мишка тронул ногу блондинки, обутую в стоптанный ботинок.
— Спишь, что ли?
Китаец снова зашевелился. Послышалось похожее на пьяный несвязный бред бормотанье:
— Кури мало-мало. Отдыхай. Зачем трогай…
Мишка подозрительно оглянулся, и взгляд его снова остановился на округлой щеке спящей. Вдруг стало жалко незнакомую девушку, может быть, попавшую в эту полутемную конуру так же случайно, как попал и он сам. Сильнее потряс ногу и видел, как беспомощно закачалось полное колено. Блондинка потянулась и села на нары. Руки поднялись к растрепанным пышным волосам.
— Курить пришел, — сказала она, — так нечего людей беспокоить.
— К тебе пришел, а ты спишь, обкурилась, я вижу.
Девушка подтянула чулок, поправила кофточку и взглянула на китайца.
— Он теперь не слышит и не видит…
С Мишки соскочило ухарство. Не знал, что предпринять, как себя держать. Блондинка деловитым жестом отодвинула плошку подальше, поправила подушечку, сделала более удобным брачное ложе.
— Не бойся, раз Сун Хун-ди тебя привел, он никого не впустит.
— Нет, этот номер не пройдет, — выдохнул Мишка. — Пойдем отсюда. Тут стошнит.
Он взял блондинку за руку и попробовал поднять ее с нар, но она, вся мягкая, обвисла как тесто. Тошнота от сладковатого запаха наполняла легкие. Уйти к чертовой матери, пусть она тут гниет, если хочет! Подсел к девушке и, не зная о чем говорить, кивнул на китайца:
— Ты живешь с ним?
— Я ни с кем не живу, — оживилась девица, и в глазах проскользнуло возмущение. — Живешь! На ляд вы мне сдались, с вами жить!
— Пойдешь к нам в артель мамкой?
— Ворочать на вас, грязное бельище стирать. Спасибо, приходите завтра об эту пору.
Мишка начинал все отчетливее сознавать нелепость своего положения. Из харчевни доносились говор, шипение масла на сковородках, в щели проникали запахи подгорелого жира, сала, и все вместе действовало, как тошнотворная касторка, попавшая в рот. Он надвинул шляпу на глаза.
— Ну, вот что: если не пойдешь — всего хорошего. Только имей в виду — мо́ем хорошо, почти, можно сказать, фунтим. — Хлопнул по карману. — Голодная и босая не будешь ходить. А здесь ты пропадешь, как муха. Пришла на Алдан небось не такая, хорошая.
Мишка продолжал укорять девицу, а она все шире открывала глаза и от оскорбления не могла произнести слова. Наконец прорвалась:
— Ты, хороший, зачем свою морду сюда сунул? Сволота ты челдонская. Шляпу надел — порядочным, думаешь, стал. Золото воруют, деляны друг у друга рвут, как собаки, а ищут хороших. Ступай к другой, подежурь в очереди за твое золото.
Мишка с нескрываемым удовольствием выслушал ругань. Значит, живая, да еще как сердиться умеет. Глаза с восхищением смотрели в лицо девицы:
— Подожди. Как тебя звать?
— Мотькой зови, — отмахнулась блондинка и продолжала: — Я всегда была очень хорошая, только не по-вашему, а по-своему.
Мишка дернул ее за руку, чтобы остановить.
— Да подожди ты. Я, Мотя, действительно не с той карты пошел. Не могу тут мозгами работать. Разве я не понимаю — жизнь разная бывает. У нас в разрезе нижние деляны, семь артелей, две недели бились — на хлеб не могли заработать, а потом плотину у них сломали. С рукой пошли по баракам. А все-таки поддаваться не стоит. Вот как я смотрю на это. Или вот один старатель кайлил в забое, а забой без крепления, нора собачья, и кайлой в зубы мертвецу угодил. Мороз по коже прошел, а он не обратил внимания, эту самую кайлу воткнул между ребер, оттащил его в уголок, чтобы не мешался. Кто тут виноват? Никто не виноват. Сам за себя должен отвечать. Сам должен о себе позаботиться. Сдохнешь в шурфе — никто не чихнет. — Мишка брезгливо осмотрелся. — Башка тут не варит, вот что. Золотники разбежались.