– Странно, – удивился Рыжов, – вдоль дороги главные бои-то и шли.
– Перед погрузкой на следующий поезд, до которого эти ящики все же довезли, их решили пересчитать. Открыли и обнаружили в них ржавые снаряды и другой хлам. Золото где-то по пути к новому паровозу пропало.
Все-таки невоенный он человек, решил Рыжов. «Ржавые снаряды», «паровоз» – он по-прежнему не знал как относиться к новому комиссару.
– Есть подозрение, что при перегрузке, вынужденной и в целом оправданной для белых, пропало около пятидесяти пудов золота, в монетах и в слитках. А именно, – Табунов даже брови чуть поднял, чтобы подчеркнуть Рыжову это замечание, – двадцать шесть ящиков. Сумма огромная, почти два миллиона рублей. Золотом, учти это.
– Учту, – вздохнул Рыжов, он уже сообразил, каким будет задание, ради которого его эскадрон глубокой разведки оторвали от боевых действий. – Что же, если поиск этого золота и есть задание, которое мы должны выполнять, выбор был правильный. Разведка, поиск, обеспечение охраны, если необходимо, – все это наше. Вот только…
– Да? – комиссар Табунов поднял брови, изображая внимание.
– Вы на коне сидите? А то ведь до Татарска более ста верст, если напрямик. А пойдем мы конным маршем, хотелось бы дня за два туда докопытить.
– «Копытить»? – Табунов усмехнулся. – Увы, хоть у меня и самая что ни на есть конная фамилия, наездник из меня плохой.
Ну точно – не военный, снова подумал Рыжов. «Наездник» – это надо же как кавалериста обозвал? Пожалуй, придется его пока в тачанке возить. И естественным образом возник следующий вопрос:
– А с пулеметом вы обращаться можете?
2.
Изба эта притулилась сбоку от железнодорожной станции, верстах в двух от вокзала. И вид ее Рыжову сразу показался знакомым, такие вот будинки и стояли вдоль любого железнодорожного полотна на всех просторах бывшей империи, а ныне Российской Федерации. Поэтому к нему он и привел свой эскадрон.
Люди подустали за двусуточный перегон. Да и лошади истомились, хотя перед этим и отдыхали больше недели, как он и доложил Табунову во время памятного разговора в Калачинске. Плохо это, но с другой стороны, понятно – весна, все слабы, и люди, и лошади. Хотя лошади по особому, у них же бескормица, когда еще трава свежая появится, а до той поры ждать и ждать.
Пока бойцы обустраивали постой, сообразив, что тут можно разжиться овсом и хлебом, Табунов приходил в себя. Скачка по степи, лишь изредка перебиваемой кое-где перелесками, заставила его собрать все силы, это было видно. Он стал бледен, слабые его руки начинали дрожать, когда он из тарантаса выбирался, а ходить у него вообще не получалось. И все же он держался, за что Рыжов был ему втайне благодарен. Поди ж ты, штатский, а старается.
Оставив устройство постоя для эскадрона на младших командиров, а лично для себя с комиссаром – на Шепотинника, Рыжов подхватил двух справных солдат, Мякилева и Супруна, и отправился с комиссаром на станцию. Как разговаривать с людьми, когда требуешь овса, довольствия для людей или чистой воды, это он знал, пришлось научиться. А вот задавать людям вопросы, чтобы они рассказали, какая у них тут произошла авария литерного поезда месяца четыре назад, он не умел. Для этого ему и нужен был комиссар, пусть даже бледный и усталый до последней крайности.
Начальника станции они нашли в его комнатухе, представились, да он и сам, как оказалось, уже знал, кто они такие. Пришел к нему телеграф из Омской губчека несколько дней назад, так что представление было недолгим. Но вот о литерномм поездом он ничего не знал. Даже не догадывался, кого об этом спрашивать, потому что сам начальник прибыл в Татарск лишь пару месяцев назад, уже после того, как беляки отступили.
Пришлось Рыжову с Табуновым выискивать какого-то старшего кондуктора, который считался тут старожилом. Кондуктор этот, еще в старорежимной теплой куртке под изрядно грязным тулупом, оказался неразговорчивым, даже злым мужиком, с окладистой бородой, которая мешала понимать его правильно. Или речь кондуктора была не совсем внятной, или он так дурачком прикидывался. И все же Табунов настоял. Отправился в местный комитет, пропадал там часа два, а когда вернулся, стало известно, что теперь-то местные будут разговорчивей.
Передохнули, впервые за две ночи выспавшись почти всласть, следующим утром снова вчетвером отправились на станцию. Правда, когда второй раз шли к путейным зданиям, Табунов стал расспрашивать Рыжова:
– Ты что же, командир, решил с собой этих двоих всюду таскать?
– Они не помеха, да и мало ли что? У нас такого в заводе нет, чтобы в одиночку расхаживать.
– Но я же предупреждал тебя… о сложности задания, – настаивал Табунов.
– Так что же мне им глаза завязывать, что ли? – Рыжов улыбнулся, но не очень широко. – А совсем без людей ничего сделать невозможно, вот и приходится… выбирать, кто понадежнее.
Табунов осмотрел станцию, на которой было довольно много народу, по сибирским меркам. И пришлые какие-то шастали, и солдат было немало. Бабы квохтали над узлами, беженцы, кто от Красной Армии пробовал уходить, возвращались домой, кто до Омска, а кто и дальше надеялся на поезд подсесть. Как всегда у станций, немного в стороне, образовался рынок. Кто-то выменивал еду, какие-то мужики из деревень пробовали за свою картошку разжиться мануфактурой… Менять-то власть уже разрешила, гоняли этих торгашей, конечно, но в целом, не очень и цеплялись. Сибирь все же тут, народ зажиточный, а где достаток – там и мена.
– Эх-ма, разжиться бы настоящим табачком, а то самосад этот… – бурчал Супрун, когда они топали к станции.
– Лучше бы отрез на портянки найти, – заспорил с ним Мякилев. – У меня ноги сопрели за зиму, без новых портянок, почитай, с лета хожу.
– На то и армия, чтобы крепиться, – рыкнул на них Рыжов, но и сам подумал, с лета в одних портянках – не дело.
– А ты бы, – посоветовал Мякилеву Супрун, – салом у наших в обозе разжился и обменял. Тут вон сколько проезжих да голодных, вмиг обменяют, хоть от настоящей байки два куска отрежут.
– Скажешь – сала… У нас конины и той уже мало.
– А хоть бы и конины, – заметил Супрун.
– Но-но, – прикрикнул Табунов, – вы же бойцы Красной Армии, а торговать затеяли?
– Так ведь ноги-то не спрашивают, в какой они армии, – отозвался Мякилев. – Им портянки нужны, у них сознательность слабая.
– Это у вас, товарищ боец, сознательность… – начал было Табунов.
Но его перебил Рыжов, с заметной мечтательностью в голосе протянувший:
– Портянки из байки, это хорошо. Это просто здорово.
Не хотелось ему, чтобы новый комиссар слишком уж наседал на двух таких бойцов, как эти.
Потом выяснилось, что бородатый в старорежимной куртке куда-то удрал за ночь, и даже тулуп на себе, принадлежащий как бы всем станционным разом, прихватил. Начальник по этому поводу даже матерился, пока его Табунов не приостановил, резко и властно.
– Ты бы, начальник станции, – Рыжов отметил про себя, что на этот раз обошлось без «товарища», – не ругался грязным словом, а делом занялся. Поди, знаешь, какое у нас дело?
Начальник посидел тихо, потом почти спокойно высказался:
– Все одно, если я этого гада, мародера окаянного, достану…
– Достанешь, тогда и займешься, – Рыжов решил внести свой вклад в разговор. – А сейчас думай вот о чем, с кем нам о том поезде теперь разговаривать?
– Теперь… С Желудем, – решил начальник. Куда-то сбегал и скоро вернулся с каким-то мужичком. – Это Желудев, – доложил он с гордостью, – он на антресольке с телеграфным аппаратом сидит. Тоже здесь был тогда. Что можешь сказать начальству о литерном, который с рельс сошел в декабре?