Однако время шло, а его никуда не приглашали. Михайлов понимал — сейчас не до него. Император разбирается с художниками, работавшими в Троицко-Измайловском соборе.
Вспомнился разговор у старшего ректора Академии художеств Василия Козьмича Шебуева. Он тогда рассказывал о художнике Травине, его работе по оформлению интерьера собора и, между прочим, с опаскою вспомнил о подрядах, которые заключили профессор Алексей Егорович Егоров, бывший профессор Александр Иванович Иванов, академик Василий Кондратьевич Сазонов и он — Шебуев.
Накануне праздника Святой Троицы, 25 мая 1835 года, состоялось торжественное освящение собора. В седьмом часу вечера император с императрицей и цесаревичем Александром осмотрели церковь. Император остался недоволен написанными иконами. Позже все узнали о его решении возвратить образа художникам, их написавшим, истребовать от них полученные задатки и записать в протокол Академии художеств сей случай; образа же отдать написать другим художникам. В бумаге, присланной президенту Академии художеств Алексею Николаевичу Оленину было сказано об одном образе Николая Чудотворца работы господина Егорова, который только есть довольно сносный.
Дальше последовало неслыханное дело: Строительная компания вознамерилась по указанию государя взыскать выданные ранее деньги с исполнителей заказов. И это при том, что само исполнение картин требовало больших затрат и материалов — красок, холстов, кистей, реквизита и оплаты натурщикам. Особо переживал Шебуев. В 1810-е годы он был учителем рисования у великого князя Николая Павловича. Теперь такой удар от своего ученика!
Андрей Алексеевич, как и многие художники и люди, понимающие в искусстве, знал причину неудачи. Иконы были помещены в нишах между колоннами и затенены от верхнего света карнизом антаблемента. Вогнутая форма иконостаса давала возможность фронтального обзора только Царских врат с круглой иконой над ними и икон у центральных колонн. Боковые же иконы почти не были видны государю за колоннами иконостаса и арки.
Сегодня от Николая Борисовича Юсупова он узнал о распоряжении государя отстранить нескольких архитекторов от работ по государственным заказам. В черном списке был и Михайлов второй.
«О чем я переживаю? — спросил себя Андрей Алексеевич. — Впереди много лет работы во дворце. А там посмотрим. Глядишь, государь и смилостивится».
Он посмотрел на свои записи, потрепал некогда пышную шевелюру, резко встал из-за стола, схватил лист бумаги и бросился из кабинета.
Оказавшись в Большой ротонде, Михайлов замер, напряженно вглядываясь в купол.
— Что здесь делает Антон Карлович Виги? — удивленно бросил он Травину, который неотрывно следил за пожилым мастером.
— Помогает мне, — улыбнулся Алексей.
Первая мысль, мелькнувшая в голове у Андрея Алексеевича, была пожурить живописцев и отправить Виги к себе в зал, где он так и не мог приступить к исполнению плафона по собственному рисунку «Триумф Геракла». Однако, присмотревшись к куполу, увидев, с каким старанием художник исправляет фигурку амура, он задумался и стал еще внимательнее следить за действиями итальянца.
«Об этом недостатке я и хотел сказать Травину. Выходит, Виги меня опередил», — поймал себя на мысли архитектор, как только художник завершил сюжет.
— Антонио давно предлагал мне помощь, — словно подслушав Михайлова, тихо сказал Алексей, ожидавший решения архитектора. — Как я пришел во дворец, он говорил, мол, одному с плафонами, если они не на холсте, работать почти невозможно. Сколько месяцев я как цирковой акробат прыгал вверх, вниз, но так и не увидел своих ошибок. Виги их сразу заметил.
— Признаться, я хотел сразу предложить вам вместе работать, — согласился Михайлов. — Но потом вспомнил, как вы ревностно защищали рисунок, и передумал. Пьетро Скотти и Барнаба Медичи, они почти всегда вдвоем, как, например, здесь, при росписи плафона с танцующими нимфами, или втроем с Фридолино Торичелли, как раньше при росписях помещений Адмиралтейства, а еще ранее в Казанском соборе.
— Виги работает один. Я буду помехой ему, — нахмурился Травин.
— Надо попробовать, — задумчиво произнес Андрей Алексеевич. — Вам скоро возраст Христа, тридцать три года, Антону Карловичу на следующий год семьдесят. Мне кажется, такое соединение мудрости и молодой энергии пойдет на пользу общему делу. Погодите, — завидев спускающегося итальянца, он поднял руку, — сейчас мы у него самого спросим.
— Вижу, осуждаете, — улыбнулся Виги, собрав на щеках сотни мелких морщинок.