Резко похолодало, мы давно уже надели ватники. У нас нет ни положка, ни спальных мешков. Придется коротать ночь у костра. Абаев выбрал место возле кустов кедрового стланика: он знал по опыту, что там, где стланик, должно быть сухо. Я принялся ломать ветки для костра. Салат Михайлович меня остановил: от стланика много дыму, но мало жару. «Давайте валежник».
Запылал огонь, горячо дохнул в лицо.
Салат Михайлович разжег и второй костер — на галечнике. Когда он прогорел, мы смели ветками пепел, укрыли горячую гальку стлаником и улеглись на этой постели, источающей сильный смоляной аромат. В общем, не так уж плохо. Одно лишь неудобно: все время нужно ворочаться, так как снизу греет, а сверху холодно. Температура упала едва ли не до нуля — вот какое оно, северное лето!
Я взглянул на Салата Михайловича. Он лежит на спине, заложив руки под голову.
Костер освещает его лицо, выдубленную северными непогодами щеку, сильный подбородок с ямочкой, как у ребенка. Эта ямочка — своеобразный «паспорт» характера непосредственного и мягкого. Впрочем, это та мягкость, которая вовсе не исключает в нужных случаях твердости и принципиальности.
Мне довелось встречаться с Абаевым уже не раз.
Я видел, как Абаев знакомился с пикетажными книжками геологов: одну листает — лицо его подвижно, брови то поднимаются, то опускаются, глаза оживлены. Это значит: Салату Михайловичу нравится то, что он прочел, ему нравится стиль работы геолога (хотя с отдельными выводами его Абаев и не соглашается). Другую пикетажку он смотрит как-то холодно, без «огонька».
Ознакомившись с одной такой пикетажной книжкой, Салат Михайлович сказал о ее хозяине с огорчением:
— Только фиксирует факты — и все. А этого мало. Нужна мысль, нужна, если хотите, фантазия! Геолог без фантазии — не геолог. Он не сможет составить карту. Я предпочитаю даже избыток фантазии. Конечно, одна лишь фантазия без фактов тоже плохо — это верхоглядство.
Запомнилось мне, как Салат Михайлович беседовал с начальником поисковой партии Лопатиным. Район оказался очень сложным, начальник, молодой геолог, ломал голову над трудными вопросами. Естественно, что Салат Михайлович тоже потерял покой. Он вдруг просыпался среди ночи, высовывался из спального мешка и тормошил Лопатина.
— Ты перед выходом в поле прочел прошлогодний отчет соседней партии? Эх, голова! А надо знать, какие выводы у соседа. Ну, ладно. Если у тебя фауны нет, то должна быть фантазия.
Начинался долгий диспут о том, как определить возраст залеганий по аналогии с другими районами.
К концу вторых суток многое прояснилось в пикетажке, она «обросла» мыслями и выводами. Начальник партии сказал:
— Теперь я уже на верном пути. Спасибо за помощь, Салат Михайлович, дальше разберусь сам. А то вы не успеете к моим соседям, все-таки километров сорок туда.
Но Абаев не ушел.
— Нет, давай уж до конца все сделаем. Если в поле не разберешься, то потом, в камеральный период, очень трудно будет.
…Мы летели на «аннушке», и вдруг Абаев затормошил меня, показал в иллюминатор, вниз. Там, возле мутно-желтой речной плети, виднелся кораль — загон для оленей.
— В этом месте, — взволнованно заговорил Салат Михайлович, — была высажена первая партия, отсюда началось освоение «белого пятна».
Памятное место, памятная веха для Абаева, для многих других геологов.
Уже на земле, когда наша «аннушка» села, Салат Михайлович рассказал о тех незабываемых днях. Партию высадил начальник управления Константин Иванов. «Забрасывали», как говорит Абаев, людей и оборудование до этого места тракторами, а дальше тридцать километров (туда, где ныне поселок Билибино) на лошадях и пешком. И тогда, несколько лет назад, на этом же месте стоял этот же кораль: здесь были чукчи. Сначала они встретили настороженно, а потом сами прибыли в партию, предложили свою помощь. И чистосердечно сознались: «Мы здесь долго живем, все знаем, вас не знаем. Бросите на землю огонь — пожар большой будет, олений мох сгорит. Оленю нечего будет кушать, пропадет, и человек без оленя пропадет».
— Мы понимали их опасения и не обижались, — говорит Абаев. — Ведь в партиях бывали и нерадивые люди, из-за которых иногда вспыхивали пожары. Ягель же горит сильней пороха. А чтобы он снова вырос, нужны годы и годы. Вот видите это, — Абаев сорвал кустик оленьего мха-ягеля. Серо-стального цвета кустик, с мягким голубовато-матовым оттенком. Кустик жесткий, сухой — кажется, что он сам себя подготовил для гербария. Но положить ягель между листков книги нельзя: его полусвернутые стебли, точно желобки, сразу хрустнут, разломаются. — Мы были осторожны, — продолжает Салат Михайлович, — не губили ягель, и чукчи подружились с нами, они помогали во всем, в чем могли, в том числе и в поисках двух рабочих, которые заблудились в маршруте. Вообще в том году бед и волнений было особенно много.