Каждый курган уникален! Каждый хранит тайну чьей-то жизни. И смерти. Какая это была жизнь, кто оплакивал эту смерть — не узнать никогда. До поры до времени не знаешь даже, сколько в кургане погребений, к какой эпохе они относятся и что разрушила лопата кладоискателей. Почти до окончания экспедиции археолог томится неизвестностью. Что принесут раскопки самой могилы — яркие находки или досадное разочарование? С покаянным чувством перед теми, чей прах тревожит, и ответственностью культурного человека перед потомками, он осознает печальный факт — раскопки кургана есть в конечном счете его полное уничтожение…
Ведутся раскопки по давно отработанной системе: через центр кургана проходит нетронутая полоса земли — «бровка», по обе стороны от которой пласт за пластом срезается насыпь. Бровка убирается в последнюю очередь и требует постоянного и пристального внимания археолога.
Слой бежево-желтого цвета в бровке показался в прошлом году, когда основная часть насыпи была уже снесена. Это материковая почва, выброшенная в древности при рытье могилы. Появление светлого слоя означает, что захоронение совсем близко и наступает новый этап раскопок. Собственно, он наступил еще в прошлом сезоне, и бульдозер сразу сменила лопата. В нынешнем — работают преимущественно мелкими, почти ювелирными инструментами — ножами, мастерками, щеточками, скальпелями…
Когда насыпь полностью сняли, стала ясна общая картина погребений. На зачищенной поверхности четко проступили границы могильных шахт — одной центральной и двух боковых. Завтра начнется разборка перекрытий боковой восточной. Наступал самый ответственный и интригующий момент раскопок, и это определяло настроение всех участников экспедиции. Даже конец рабочего дня не принес обычной для этого часа веселой суеты и разноголосого гама. Лагерь притих. Лишь транзистор хрипло вещал из чьей-то палатки о предстоящей московской Олимпиаде.
В воздухе словно растворилось напряженное ожидание… Завтра… Завтра…
Часть вторая
В проем юрты, не затянутый войлоком, была видна зеленая степь — далеко-далеко, до самого горизонта, где она сливается с небом, чистым и голубым. Около юрты, не выпуская из виду темный проем входа, пасся конь — высокий, огненно-рыжий царский любимец.
— Борисфен, — тихо, почти одними губами позвал из юрты царь.
Чуткий конь поднял голову, посмотрел в сторону хозяина и ласково повел ушами. Иданфирс, так звали царя, вдруг с грустью подумал, что если его убьют в этом походе, то вместе с ним под курганом похоронят и Борисфена — любимого солнечного красавца.
С толстой конопляной полстины царь взял чашу с вином и отпил глоток. Не выпуская ее из рук, стал рассматривать со всех сторон: позолоченная снаружи и изнутри, с толстым золотым ободом по краю и слегка отогнутыми ручками-кольцами. Он привык к этой чаше и всегда возил с собой — гордое воспоминание о первой победе! Иданфирсу было четырнадцать лет, когда его стрела впервые поразила неприятеля. Согласно скифскому обычаю он сам обезглавил врага, выпил его теплой крови, а из черепа царские мастера сработали эту чашу. Чем дольше смотрел на нее скифский царь, тем сильнее хотелось сделать такую же из черепа персидского царя Дария!
Он так крепко сжал ручку-кольцо, что побелели пальцы…
Вести о том, что Дарий с огромным войском переправился через многорыбный Боспор[3], покорил племена Фракии и остановился станом на берегу Истра[4], дошли до Скифии. Захватнической цели своего похода Дарий не скрывал. Даже установил по пути мраморные столбы с наглыми надписями: прибыл, мол, походом на скифов самый доблестный из всех людей — Дарий, царь персов и всего азиатского материка… Фракийские племена подчинились Дарию без боя. Только геты, самые храбрые и честные среди них, оказали сопротивление, но были смяты персами.
Вспомнив отважных и наивных гетов, Иданфирс не мог сдержать улыбки. Это племя считает себя бессмертным. Они, мол, не умирают, а переходят жить в блаженную обитель к богу Салмоксису. Если жизнь в обители им не понравится, геты могут без всяких препятствий вернуться назад. Они так почитают своего Салмоксиса, что защищают его даже во время грозы, пуская стрелы в сверкающую молнию. А между тем в Скифии доподлинно знают — никакой он не бог, а обычный человек! Незнатного происхождения, был рабом у известного эллинского мудреца Пифагора, возомнил себя таким же великим мыслителем и захотел славы. Став свободным, разбогател и вернулся на родину к глуповатым гетам. Общался с горожанами, устраивал для них изысканные угощения и рассказывал о блаженной обители. А тайком от всех строил себе подземные покои, куда вскоре и уединился на три года. Его оплакивали, как умершего, и всей душой по нему тосковали. На четвертый год, однако, Салмоксис вновь явился гетам, и те уверовали в его учение.