— Тут артелями сбиваются, чтоб легче было, — пояснил Сайфетдин. — Но для артели нужна лошадь, а так туда и не суйся… А безлошадники все на своем горбу вывозят…
— Как это? — не понял Хисматулла.
— А вон видишь горку? Доволокут туда, сбросят вниз, а потом впрягаются сами в сани и тащат…
Постояв немного, старатели разошлись кто куда. Хисматулла сунулся было к безлошадникам, но они, окинув его хилую и нескладную фигуру, не приняли его к себе. Бродя по участку, он натолкнулся на паренька, сидевшего на пеньке с пилой в руках.
— Ты один, что ли? — спросил Хисматулла.
— Да ну их, сволочей, — паренек сплюнул. — Как будто я виноват, что еще не вырос…
— А давай мы попробуем с тобой…
— А сдюжишь?
Они утоптали снег под высокой, сосной, подрубили ее с одного бока и начали пилить.
Поначалу все шло хорошо и легко — острые зубья пилы вгрызались в дерево, желтые опилки брызгали с двух сторон, но чем пила глубже уходила в древесную мякоть, тем тяжелее было ее тащить. Она часто застревала, гнулась и ныла тупым звуком, но Хисматулла, подражая заправским лесорубам, подбадривая своего напарника, весело покрикивал:
— Тяни живей! Тяни быстрей…
Ему стало жарко от злости и лишних усилий, он остервенело дергал пилу, но чувствовал, что уже выбивается из сил. Осталось допилить совсем немного, когда сосна затрещала угрожающе, качнулась, какое-то время не двигалась, как бы раздумывая — падать или еще повременить, потом, разрубая воздух свистящим ударом, грохнулась в сугроб, подняв облако снежной пыли.
Хисматулла не понял, какая сила отбросила его в сторону, а когда поднялся, отряхивая снег, то увидел своего напарника, побледневшего от страха.
— Ну чего ты?
— Чуть не убило, — просипел тот, словно еще не веря, что он чудом остался жив.
— А пила где?
— Вот, — он поднял и протянул два обломка пилы. — Что теперь будем делать?
Хисматулла чуть не заплакал от обиды, но, взглянув в растерянное и жалкое лицо напарника, сжал зубы, нахмурился:
— Ладно, со всеми бывает, кто впервой… Бери топор!
Они обрубили ветки, очистили от коры ствол и не успели выбрать другое дерево, как стемнело и нужно было идти на ночлег.
В рубленом, барачного вида балагане было тепло и сумрачно. Маленькая железная печка, стоявшая посредине, и освещала балаган и обогревала, но тепло было только тем, кто находился близко около нее. На длинном колене железной трубы, протянувшейся под потолком, уже висели мокрые портянки, от них шел пар, и в воздухе круто замешивался запах пота и давно не стиранных рубах.
Пристроившись на краешке нар, боясь, как бы его не согнали и с этого места, Хисматулла прислушивался ко всему, приглядывался.
— Говорил я тебе, мусульманин — это мусульманин, он всегда поможет правоверному, — с горячностью утверждал человек с острой козли ной бородкой своему соседу. — Кто оказался прав?
Сосед его сидел к Хисматулле спиной и чинил лапти, но, как только он начал говорить, Хисматулла узнал по голосу Сайфетдина.
— Что ты ко мне пристал? Видишь, я лапти чиню, — отвечал Сайфетдин. — Дело не в мусульманине, а в человеке, понял? Рано еще хвалить! Хваленая девушка на свадьбе воздух портит, слыхал? Вон Хажисултан или Галиахмет— бай… Какой мне толк от того, что они правоверные, раз в животе у меня и так и так пусто? Галиахмета хоть тупым ножом режь — кровь не покажется, такой жадный! Чего ж ты этого нового выгораживаешь? Живы будем, поглядим, что за птица этот Рамей, а пока судить без толку…
— Ошибаешься, Сайфетдин-агай! Я его сам видел, он на плохого человека не похож. Улыбнулся мне и сказал: Никого без работы не оставлю…
— Ладно, ладно, — отмахнулся Сайфетдин. Он натянул лапоть на колодку, поддел острием кочедыка сплетение, пропустил лыко через отверстие и постучал по этому месту, чтобы расправить строчку.
— Посмотрим еще, кто прав будет! — не унимался человек с козлиной бородкой.
Хисматулла обратился к нему:
— Агай, скажи, о чем спорите?
— Не спорим, а говорим! — раздраженно ответил тот.
— А чего ты задаешься? — спокойно заметил Сайфетдин. — Тебя по-хорошему спрашивают! Знаешь — ответь, а не знаешь — так и скажи, что не знаю, мол, — и пропустил лыко в новое отверстие.
— Кто не знает, я?.. — человек с козлиной бородкой задохнулся. — Да разве есть хоть что-нибудь, чего я не знаю?! Ведь и эти новости вы узнали от меня! Знали вы, что управляющий приехал? Не знали! Знали, что за крепления вдвойне платить будут? Нет!
Однако скоро, сменив гнев на милость, он отвел Хисматуллу в сторону и стал шептать что-то.
— Балаболка! — тихо сказал Сайфетдин. — Язык, как мочало, обтрепался…
Тем временем человек с козлиной бородкой, разойдясь, стал говорить громче:
— Новый управляющий, Гарей Накышев его зовут, запомнил? Так вот, запомни сразу и другое — он свой, мусульманин, хороший человек. Вчера он из Оренбурга приехал, я его встретил, когда крепы отвозил на санках. Он сам меня остановил, за руку поздоровался, говорит: Салям! Ей-богу, не вру, зачем мне врать? Сам остановил и поздоровался, рука белая, мягкая, веселый такой, все время смеется! Говорит, как тебя зовут, передай, говорит, своим, что нарубленные крепы я все у вас скуплю и за ценой не постою! Вот какой он, наш новый управляющий! По плечу похлопал, говорит, чем занимаетесь, приходите ко мне, у меня ни один без работы не останется…
— И, таких ребят, как я и Мутагар, на работу возьмет? — спросил Хисматулла, указывая на своего напарника.
— А почему нет? Конечно, возьмет! Он свой человек, это сразу видать! А если б не был свой, разве стал бы он с таким, как я, за руку здороваться? .
— И у нас купит заготовки? — спросил один из старателей. — Мы много нарубили…
— Купит! Я сам ему скажу, будь уверен!
— А сколько будет платить, не сказал?
— Я и не спрашивал, как можно? Ты что думаешь, если он со мной за руку поздоровался, он от этого таким, как я, стал? Нет, наш начальник — большой человек, самому Рамею близкий, говорят! А уж богаче Рамея никого нет, все прииски у него в руках!..
— Как Хажисултан? —робко спросил Мутагар.
— Что там Хажисултан, ему и Галиахмет— бай в подметки не годится! Тьфу! Все наши баи для него — сор, не больше! У Рамея знаешь сколько добра? Лошади и коровы тысячами, по тысяче в каждом стаде, вот какой он богатый!
— Сам видел? — не отрываясь от работы, на смешливо спросил Сайфетдин.
— Не видел, говорили мне…
— А не видел, так и не бреши! Он же в Оренбурге живет, где там скот держать? У него в руках золото, плевать ему на твоих коров!
— Ну, плевать… У богачей всегда коровы и лошади есть! Какой же без этого богач? — не сдавался человек с козлиной бородкой.
— Какой, какой! Самый обыкновенный!.. — Сайфетдин посмотрел на собеседника и отложил лапти в сторону: — Давай-ка спать, хватит на сегодня!
— Рано еще!
— Ну и что ж, что рано? И вставать завтра тоже рано. — Сайфетдин накинул на себя армяк и растянулся на нарах.
Старатели разбрелись по своим местам. Одна за другой гасли зажженные в глубине барака сальные свечки, кое-где еще шептались, но Хисматулла уснул сразу, будто провалился в темную глубокую яму. Проснулся он внезапно, среди ночи. Люди все еще шептались. Лежа на нарах и прислушиваясь, Хисматулла ловил обрывки этого шепота. Старатели говорили все о том же — о золоте, тяжелой работе, о том, как из рук в руки переходят прииски, и каждый раз еще хуже становится жизнь. От этих разговоров на душе Хисматуллы стало опять тревожно, но усталость была такой, что он опять уснул и проснулся, когда уже рассветало.
— Вставай, Мутагар! — толкнул он лежавшего рядом напарника.
— Еще немножко, подожди, еще чуть-чуть, — забормотал спросонья Мутагар.
— Вставай, вставай! Сайфетдин-агай и другие давно уже ушли на прииск! Давай быстрее закончим на делянке и тоже пойдем в контору, заодно и о цене за крепы сторгуемся. Может, тогда и увезут сами, а то на санках тяжело— не под силу нам будет…