Хисматулла не сразу узнал Михаила, сидевшего спиной к двери, но вот тот обернулся, улыбнулся парню и, видимо, продолжая начатый разговор, стал отвечать кому-то:
— Вот ты говоришь — царь!.. Если бы, дескать, он все знал, все было бы по-другому!.. А он такой же богач, как и все, нужно ему о тебе думать — прямо голова с утра до ночи трещит… Да если хочешь знать — он жаднее всех, потому что богач поменьше свою округу обирает, а царь всю Россию… И ты хочешь, чтоб он твою нужду понял? Да? Держи карман шире!.. Хочешь, чтоб он с бая снял камзол и на тебя надел? Да любой богач, любой бай ему дороже и ближе, чем мы, голытьба и нищета… И пока он будет стоять над нами — нам житья не будет, не жди!..
— Хорошие цари тоже бывают, и баи хорошие бывают, — возразил рыжебородый пожилой старатель, сидевший около ящика. — Все зависит от того, какой человек…
— Согласен! — Михаил кивнул головой. — Люди разные, но баи все одинаковые… Если он не будет жить грабежом и обманом, он и баем не станет!.. Что ему легче — пожалеть тебя или ограбить до последней нитки? Конечно, ограбить!.. А пожалеет тебя — и сам в кармане недосчитается…
— Так уж непременно и ограбит? — спросил рыжебородый. — Меня, к примеру, никто не грабил и не раздевал до нитки.. Я свои деньги гор бом добываю, а уж сколько заробил — по одежке протягивай ножки, стало быть…
— Но откуда ты знаешь, сколько ты заработал?
— Как откуда? —удивился старатель. — Да из бумаги, на которой ставлю свою подпись…
— И ты думаешь, что на бумаге на самом деле написано, сколько ты заработал? А тебе не приходило в голову, что этой бумажкой тебе глаза заклеивают, чтобы ты ничего не видел и не понимал?
— Ну, это ты брось, — протянул старатель, но было видно, что его задели слова Михаила, и он смотрел на него с нескрываемым интересом и любопытством. — Растолкуй тогда, если знаешь…
— А тут дело проще простого! — Михаил не торопливо свернул цигарку, прикурил от фитиля лампы, закашлялся при первой глубокой затяжке. — Разве кто-нибудь из нас знает, сколько стоит его работа, сколько нужно платить каждому, кто целый день возится в забое, и грязи и обливается потом? Если платить тебе и за рабочую робу, и за то, что ты болеешь, и за то, чтобы на твои гроши семья кормилась, тогда тебе нужно отдать еще такую же половину! А если хозяин отдаст ее тебе — на чем же он тогда будет наживаться? И выходит, что ты и за себя пот льешь, и за него, потому что он присваивает вторую половину твоего заработка — понял?
Старатели загудели, и Хисматулла удивился, как преобразился в эту минуту Михаил. Он, как и все, слушал его, боясь пропустить хотя бы одно слово, слушал, словно пил из горного ручья чистую и прохладную воду и не мог утолить до конца свою жажду. Он глядел на человека, недавно учившего его, как нужно работать, и не узнавал его — тот же выпуклый лоб, широко расставленные голубые глаза, полные весеннего света, и посеребренные преждевременной сединой виски, все было знакомо на этом болезненно-бледном лице, но сейчас оно было иным —красивым и гордым, а сам он казался богатырской силы человеком, и голос его звучал так, что один звук его волновал и тревожил душу.
— Постой! Постой! — крикнул кто-то из старателей помоложе, точно в эту минуту ему открылось что-то такое, о чем он и не подозревал. — Вы ходит тогда, что никакого закона нет? Выходит, это разбой среди бела дня?
— Да, — тихо ответил Михаил и откинул рыв ком прядь чуба со лба. — Законы пишут те, кто стоит над нами, и потом… закон что дышло… Его можно против тебя повернуть, если выгодно, а богач от него откупится…
Старатели заговорили вразнобой, словно были уже не в силах молчать:
— Это точно!.. Ворон ворону глаз не выклюет!
— Перед нашим хозяином урядник на полу согнутых ходит! В рот ему смотрит!
— Ждет, когда что-нибудь ему бросят, как собаке! И чем пожирнее кусок, тем лучше!
Михаил переждал, когда шум пойдет на убыль, но его опередил рыжебородый старатель, поднявшийся вдруг во весь свой могучий рост, так что тень от него легла на половину барака
— Тогда за чем же дело стало? — спросил он, пожимая широкими плечами. — К ногтю всех богачей, а добро поделить между работягами по справедливости!.. К примеру, взять за шиворот нашего управляющего, штейгера, бая в придачу прихватить…
Опять поднялся гул голосов, и Хисматулла ничего не мог разобрать и понять, пока Михаил не вскинул руку над головой:
— Этим ничего не добьешься! — Голос его звучал глухо, но с такой убежденностью и силой, что Хисматулла привстал на носки, чтобы не толь ко слышать его, но и видеть, а может быть, и пой мать его взгляд, чтобы самому стать таким же сильным и мудрым, как этот русский батыр. — Ну, прикончим мы тех, кто нашу кровь пьет, кто измывается над нами, — хозяйских холуев и цепных собак, допустим, и покрупнее кто попадется, а толк какой? Нагонят сюда солдат, кого рас стреляют, кого на каторгу и в тюрьму отправят, да и тем; кто останется, тоже не сладко будет…
— Как же тогда жить? Сидеть и ждать, когда из тебя душу вытрясут? — с каким-то вызовом спросил Сайфетдин. — Если ты грамотный — научи уму-разуму…
Михаил опять наклонился к коптилке, разжег потухшую цигарку, затянулся, помолчал, точно собираясь с мыслями.
— Своих угнетателей мы можем взять за горло только тогда, когда это можно будет сделать сразу, по всей державе, когда весь народ на них поднимется!
— Этого можно и не дождаться! — мрачновато заметил рыжебородый — Одни из-за малых детей не решится, другой просто в кусты поле зет…
— Нет, это время придет! — как клятву, произнес Михаил и тоже выпрямился, и тень его слилась с тенью рыжебородого старателя, точно они обнялись. — Сегодня ты понял, завтра другой, а потом уже и всем станет ясно, что так дальше жить невмоготу, и вот тогда мы станем такой силой, с какой не сладит ни один царь… А поймет народ — поймут и солдаты, и там уже никому несдобровать!.. Потому что сильнее народа ничего и быть не может!..
В бараке стояла напряженная и тугая тиши-па, готовая взорваться; в этой тишине голос Михаила звучал как гулкий набат, и Хисматулла стоял в тяжело дышавшей толпе и не замечал, что руки его невольно сжимаются в кулаки.
— Мы должны набраться терпения и копить свои силы — здесь, па прииске, в любой деревне, на заводе — и ждать своего часа, и он придет, этот час!.. Золото собирается крупицами, так и мы должны — один к одному, плечо к плечу…
«Один к одному, плечо к плечу!» — шепотом повторял про себя Хисматулла, подмываемый непонятной радостью и восторгом, не отрывая горящих глаз от своего недавнего знакомца.
Он ушел из барака так же незаметно, как и пришел сюда, — растаял в темноте. А в своем балагане, забравшись на нары, всю ночь не мог сомкнуть глаз — прямо перед ним горели из мглы глаза Михаила, звучал в ушах его голос, и душа отвечала согласием на каждое его слово…
С этого дня Хисматулла обходил стороной кабак, а сразу после работы, наскоро умывшись и перекусив, бежал к заветному бараку, если Михаил собирал старателен и читал им книжки.
Иногда ему казалось, что до встречи с этим русским агаем он ходил по земле, как слепой, с черной повязкой на глазах, и Михаил сорвал ее, и Хисматулла увидел то, что раньше прошло бы мимо него. Он многого еще не понимал и в том, о чем читалось, говорилось, но с каждым днем будто дышал все свободнее, полной грудью. Он повторял про себя новые, доселе не слышанные слова — «партия», «большевики», «революция», не все до конца понимая, но такая сила заключена была в этих таинственных словах, что она заставляла его выпрямляться, точно жаром правды обдавало его сердце, и оно уже стучало в лад с другими сердцами…
«Один бы я пропал, — думал Хисматулла. — Как песчинка в карьере, а теперь я сила, или, как говорит Михаил, „я — пролетариат“.
Часть 2
1