В канаве росли невысокие, чахлые березки, и Гайзулла, ударив лопатой, срезал кусок коры у одной из них. На свежем срезе тотчас выступили белые капельки сока.
— Черт, — недовольно сказал Гайзулла и продолжал копать. Загит старался поспеть за ним, но не мог.
На дне ямы скоро набралась вода, и работать стало труднее, но лопата все так же ловко мелькала в руках у Гайзуллы, тогда как Загит уже выдыхался. Время от времени Гайзулла бормотал:
— С воз глины наверняка промоем, уж чет верть спички золота точно намоем… Понял? Главное, дышать ровно, понял? — Пот градом катился по лицу мальчика, и он то и дело смахивал его рукавом; становилось все жарче; наконец Гайзулла воткнул лопату в землю.
— Ты покамест еще покопай, а я к матери схожу, что-то она там остановилась… — сказал он и, подпрыгивая, захромал к Фатхии.
Фатхия неподвижно сидела на камне, держа на коленях таз, на дне которого мелко блестел песок и шлак. Лицо ее было усталым, казалось, почернело от горя, на руках явственно обозначились жилы, даже платок, несмотря на ветер, был неподвижен, — старуха крепко затянула им голову, и, когда Гайзулла подходил, на секунду ему почудилось вдруг, что мать окаменела — так вросла в камень Фатхия с тазом в руках.
— Мама, — окликнул мальчик.
— А, пришел… — тихо отозвалась Фатхия, повернув голову и стараясь на слух определить, где стоит сын. — Посмотри, нет ли золота…
Гайзулла заглянул в таз, помешал рукой песок и покачал головой:
— Покамест нету…
Набрав снова полный таз глины, он поставил его перед матерью и собрался уходить, когда Фатхия вдруг заерзала на камне, сухие руки ее беспокойно задвигались на коленях:
— Куда ты его положил, а? Я не могу найти…
— Кого? — удивился Гайзулла. — Таз возле тебя стоит…
— Куда ты делзолото, спрашиваю?
— Я же сказал, нет золота, — стараясь говорить грубее, как взрослый, ответил Гайзулла. — Ты что, совсем не слышишь?
— Ни одного знака? — недоверчиво пере спросила старуха.
— Нет же, нет! А если бы и было, что тогда? Промой еще немного, скоро домой тебя отправлю..
Фатхия, вздохнув, снова окунула таз в талую, желтую от глины воду и стала его трясти, а Гайзулла вышел на дорогу. Он заметил идущую в сторону поселка женщину с вязанкой хвороста на плечах. Женщина согласилась отвести Фатхию домой, и они вместе подошли к старухе.
— Хватит, — ласково сказал Гайзулла, отнимая у матери таз, — я нашел тебе провожатого…
— Я не устала, — покачала головой мать, цепляясь за таз.
— Не спорь, мама! Я же вижу, что устала, да и я не могу все время бегать то к тебе, то к Загиту! — возразил Гайзулла.
— Но я же еще не домыла этот таз! — растерянно пробормотала старуха. — Может быть, там есть что-нибудь?
— Ничего, я сам домою, иди. — Он бережно поднял мать с камня, и, взявшись рукой за по дол чужого казакина, Фатхия поплелась за женщиной, несущей хворост. Гайзулла долго смотрел вслед. Мать шла неуверенно, боясь попасть ногой в яму или споткнуться о придорожный камень, один раз она оглянулась и махнула рукой, и, хотя Гайзулла знал, что она не увидит его, он тоже махнул ей вслед, и что-то сжалось в груди. Только когда женщина с вязанкой и державшаяся за нее мать скрылись в лесу, он подошел к За гиту и развернул лежащий на глине узелок с хлебом.
— Покамест отдохни, — сказал он. — Перекусим…
Загит положил лопату и присел рядом с товарищем. От усталости он тяжело дышал, плечи у него ныли, ладони покрылись белыми волдырями. Он молча принялся за еду. Гайзулла ласково посмотрел на него:
— Смотри-ка, до кустарников докопал! Молодец.. Эх, нашелся бы ради нашего мученья хоть такой самородок, как тот, что отец баю от дал!
— А если дух рассердится? — испуганно спросил Загит. — Мне говорили, что если песок — еще ничего, а если большой самородок найдешь — беда!
— Мал еще рассуждать о таких вещах, — прервал его Гайзулла. — Сначала до меня до расти, а потом говори!
— Как же я дорасту? — уныло сказал За гит. — Я дорасту, а ты-то ведь за это время то же вырастешь…
— Покамест никак не дорастешь, это вер но! — рассмеялся Гайзулла. — Да если и дорастешь, все равно, что ты видел? А я с одним курэзэ весь свет обошел! Он мне и про духов рас сказал, что их на самом деле нету, понял?
— А как же? Разве тебе ногу не дух сломал? Ведь ты сам говорил…
— Не ври! — крикнул Гайзулла и покраснел. — Ничего я тебе такого не говорил, что духи есть! Я теперь знаю, их богатые выдумали, чтобы бедные им все золото принесли! Из-за них и я стал хромым, и отец мой погиб, и сестра с ума сошла, понял? Вот подожди, дай мне толь ко вырасти, когда стану, как Хисматулла-агай, Хажисултана зарежу, весь его род вырежу за то, что он с нами сделал, а потом в Оренбург поеду и Галиахмета-бая убью и всех его детей хромы ми сделаю! А тот самородок, что отец ему отдал, обратно возьму и лавку построю! — Гайзулла сжал кулаки, глаза его повлажнели от гнева и обиды. — А ты говоришь — духи! Я знаю, кто мне ногу повредил, погоди — и ему тоже за это достанется! Всем отомщу, вот только стану сильнее…
— Я не хотел тебя обидеть, — огорченно сказал Загит. — Я и сам такой, как ты, вот только ноги у меня в порядке, но я все равно даже с такими здоровыми ногами так много, как ты, не наработаю…
— Ладно, покамест хватит, — махнул рукой Гайзулла, переминаясь с ноги на ногу. — Мне еще сегодня к Хажисултану нужно, да и Хисматулла-агай велел зайти… — Гайзулла развязал платочек и протянул Загиту три крупицы золота величиной со спичечную головку. — А это отдай отцу, а то в другой раз не отпустит тебя.
Загит медленно покачал головой.
— Бери, говорю! — рассердился Гайзулла. — Иначе выброшу!
Но Загит не трогался с места. Он знал, как тяжело достались Гайзулле эти крупицы, ведь он должен был кормить всю семью, и мальчику было стыдно. Гайзулла почти силой разжал его руку и вложил в нее золото.
— Взаймы тебе даю, а как начнем мыть — вернешь! Дурачок, — ласково добавил он.
На шестой день канавка была готова, и, когда по ней покатилась, огибая камешки и большие комки глины, мутная вода, Загит даже подпрыгнул от радости. Перегороженная досками речонка бросилась к отвалам, подмывая их снизу и унося с собой глину. Гайзулла, засучив штанины до колеи, почти не выходил из ледяной воды и освобождал дорогу воде, когда отвал обрушивался сверху слишком большой глыбой и в канавке образовывалась запруда. Загит, как мог, помогал ему, и отвал постепенно таял, как сугроб. Несмотря на то что работал он уже почти неделю, Загит никак не мог понять, как это происходит, и, подталкивая лопатой крупные камни, удивленно спрашивал:
— Агай, а что толку от того, что песок уйдет с водой?
— Не твое дело! — сердился Гайзулла, которому надоели за эти дни расспросы мальчика. — Покамест копай там, где тебе сказали! Знаешь, как говорят? Яйца курицу не учат! — Но, остыв, начинал спокойно объяснять; — Эта работа называется бутаром, ее только весной можно делать, понял? То, что талая вода делает за один день, мы и за лето не могли бы сделать!
— Я не понимаю, — жалобно говорил За гит, — а как же мы найдем золото?
— Золото очень тяжелое, — важно отвечал Гайзулла, — такое тяжелое, что его вода унести не может. Камни уходят, песок уходит, а золото на дне оседает, понял? Потерпи немного, сам увидишь!
Солнце давно уже село, и темно-красные, закатные краски неба тихо таяли, расплывались, мутнели. Наступили сумерки, и Гайзулла с размаху воткнул лопату в глину:
— Хватит на сегодня!
Загит от усталости не мог выговорить ни слова. От голода у мальчика кружилась голова, руки окоченели, перед глазами плыли красные круги.
— Давай здесь переночуем, — предложил Гайзулла. Загит обессилено кивнул головой. Друзья развели костер, постелили тулуп и, при жавшись друг к другу, задремали. Сквозь слипающиеся веки Загит увидел, как маленькая яркая звездочка на самом краю неба хитровато подмигивает ему, и хотел было сказать об этом Гайзулле, но уже в следующую минуту крепко спал, прижавшись к спине старшего товарища.