— А когда ты его видел?
— Кого? Нигматуллу-агая? Да я каждый день его вижу, тебе-то какое до этого дело? Нигматулла-агай, знаешь, какой человек? Во! —Султангали выставлял вперед большой палец руки. — Он меня, знаешь, как выучил!
— Чему выучил?
— Чему, чему! Какой ты глупый, настоящий тупица! Как будто непонятно, чему Нигматулла может научить…
В первую ночь Загит долго не мог уснуть и проплакал почти до самого утра, сдерживаясь и стыдясь самого себя. Скоро веки его так опухли от слез, что он не мог раздвинуть их, и благодарил аллаха, что в подвале так темно. «Увидит, еще больше смеяться будет! — думал мальчик. — И как он может? Ведь неизвестно, что С нами завтра случится, — вдруг расстреляют, как отец рассказывал…»
Он скоро уснул, но даже во сне что-то тяжелое давило на него сверху, голова, казалось, была стянута железными обручами, — мальчик беспокойно ворочался и вскрикивал.
— Чего это ты? — сказал Султангали, когда он проснулся. — Не заболел?,
Загит обессилено покачал головой. Веки опухли еще больше и сильно болели.
— Отцу больше верить нельзя, — задумчиво продолжал Султангали — Я думал, он промолчит все-таки… Это надо же быть таким дура ком — самому на своих детей наговаривать!.. Сам же говорил — не давай себя бить, мсти, хватай, что попало, и дерись до последнего, а то всегда битым будешь! И теперь сам же обижается, что я его послушался!. Все этой змеюке желтой выложил! Даже то, как я из ихнего балагана хлеб и масло таскал, не постыдился рассказать! А ведь сам же это масло и лопал, и хлеб лопал, и все лопали…
— А с Алсынбаем что там за история была? — устало спросил Загит.
— В амбаре мы у него побывали — я и еще двое ребят, тоже кой-чем поживились!.. Ну, уж если и он сюда свидетелем припрется, не миновать ему от меня «красного петуха»! — мрачно отозвался Султангали.
— Зачем ты так? — поморщился Загит. — И почему ты таким злым вырос?..
— Не скули! Сам размазня и хочешь, чтоб я таким же был? Дудки! Я своего не упущу, что— что, а живот у меня всегда набит едой, не то что твой!
— Дурак, посадят тебя в тюрьму за воровство, и все!
— Это мы посмотрим, кого посадят раньше — меня за воровство или тебя за твои бумажки! — задорно рассмеялся Султангали. —А если и по садят меня, думаешь, я так и буду сидеть? Тут же сбегу! Погоди, дай только из этого подвала выбраться…
Загит промолчал. Султангали подсел к брату, потерся щекой о его плечо и шмыгнул носом.
— Слушай, сказал бы ты им, откуда у тебя эти бумажки… И отпустили бы нас сразу, может, еще и дали бы чего — конфет или хлеба!..
— Нельзя, — твердо сказал Загит. — Не буду я хороших людей продавать, никогда у нас счастливой жизни не наступит, если каждый своего товарища продавать начнет!..
— Какого товарища?
— Неважно какого… А ты что будешь говорить, если спросят?
— Ну, уж я найду, что сказать, — надулся Султангали. — И чего ты важничаешь? Не с чего тебе так важничать, головотяпа ты и размазня!..
Наверху послышались шаги, и слабый свет лампы пробился сквозь щели пола. Крышка откинулась, солдат наклонился над темной дырой:
— Вылазь, хлопцы!
Мальчики один за другим вылезли из подпола и пошли по коридору к дверям, солдат громко топал сзади.
Большая светлая комната была полна людей, пришедших по совету Мухаррама из Сакмаева. За длинным накрытым зеленой скатертью столом сидел сакмаевский урядник, староста Мухаррам и незнакомец в мундире, с тонкими ниточками усов над верхней губой. Заметив вошедших, незнакомец внимательно оглядел их и остановил взгляд холодных серых глаз на Загите. Загит отвернулся к окну, стараясь не глядеть на сидевших за столом, но краешком глаза увидел, как незнакомец вытащил из кобуры пистолет и положил его на стол прямо перед собой. Хаким стоял с другой стороны стола, склонив по обычаю голову набок, отчего со своей острой бородкой был похож на старого козла. Незнакомец повернулся к нему:
— Оба, что ль, твои?
— Мой, мой малайка, — торопливо заговорил Хаким и от волнения смял в руках старую шапку.
— А что у него с ногами? — незнакомец кивнул в сторону Загита.
— Обувка мало, золото мыть, семью кормить, — тихо ответил Хаким, опуская голову.
— Та-ак, — протянул незнакомец и взял со стола пистолет.
«Сейчас пристрелит!» — с ужасом подумал мальчик.
— Хуснутдинова Хисматуллу знаешь? — строго спросил незнакомец.
— Зна-аю, — заикаясь, прошептал Загит.
— Он тебе эти бумажки давал? Смотри, будешь врать, посажу обратно в подвал, а скажешь правду — штаны дам, рубашку и сапоги… Ну, давал он тебе что-нибудь?
Загит покраснел и медленно покачал головой:
— Ничего не давал…
— А если не давал, то откуда у тебя эти бумаги и книги?
— Я, дяденька, не умею читать… — захныкал Загит. — Я взял, чтоб картинки посмотреть!..
— Бестолочь! Какие картинки могут быть в книжке Ленина? Я тебя спрашиваю, не зачем ты их взял, а кто тебе их дал! — заорал незнакомец, нервно крутя в руках пистолет.
— Это вы о тех бумагах и книгах, что вам отец передал? — вдруг выступил вперед Султангали. — Так это мои книги! Это не он, это я их стибрил…
— Что-что? Как ты сказал? — удивился не знакомец.
— Ну, стибрил, украл то есть… Они на кошевке у старосты лежали, вот я и прихватил — подумал, купит кто!
Мухаррам побледнел и вскочил. Лицо его стало красным от страха и негодования:
— Не ври, гаденыш! Не верьте ему, господин офицер, он врет, нарочно врет! — Староста сжал кулаки и умоляюще смотрел на незнакомца, который небрежно подкидывал пистолет над сто лом. — Это поклеп, он нарочно!
Офицер мигнул уряднику, и сидевший до этого с полусонным видом урядник вскочил и гаркнул во всю глотку:
— Мол-ча-ать!
— Но мальчик врет… — растерянно пробор мотал староста.
— Староста, мол-ча-ать! — снова гаркнул урядник, и Мухаррам присел на краешек стула.
— Ну-ну, мальчик, расскажи нам все, — ласково сказал офицер.
Султангали отвел глаза от широкой золоченой рамы, в которой висел портрет царя Николая в мундире, в полный рост, махнул рукой перед лицом, отгоняя надоедливую муху, тщательно высморкался и, глядя прямо в глаза офицеру, улыбнулся с независимым видом, показав свои крепкие, белые, похожие на заячьи, зубы:
— Вам, что ль, книги нужны? Так я вам до стану! Только уговор — за каждую по две конфеты, и чтобы в обертках!..
— Ну, ну, будут тебе конфеты, — подбодрил его офицер. — Говори, где еще такие книги видел?
— Да на чердаке у нашего старосты их знаете сколько? Прошлый раз сам видел, как ста роста их туда прятал! Хотите, принесу?
Загит вздрогнул. Аллах, ну и язык у моего брата, — подумал он, — ничего доверить нельзя… Хорошо хоть, не сказал ему, кто мне их давал…
Офицер кивнул головой уряднику, и тот, щелкнув каблуками, выбежал за дверь.
— Ты что, всегда воруешь? — снова обернулся незнакомец к Султангали.
— Не-е, не всегда, — серьезно сказал мальчик, — я только у тех ворую, на кого отец покажет! И это не воровство называется, а вовсе да же месть за обиду! Мщу, понятно?
Хаким изумленно затряс головой:
— Когда я говорил тебе, чтоб ты воровал? Ты что, на отца пошел, за решетку меня хочешь? — От возмущения все лицо его покрылось красны ми пятнами, руки задрожали. — Может, амбар Алсынбая тоже я велел обчистить?! А?! Кто обо крал его балаган, кто?
— Ты, — невозмутимо ответил Султангали.
— Да падет гнев аллаха на твою голову, нечестивец! Пусть у тебя выпадут все волосы! Пусть у тебя отнимется язык! — запричитал Хаким, подымая руки к небу.
Собравшиеся в помещении односельчане зашумели.
— Тихо, тихо, разберемся, — сказал офицер, но никто не обращал на него внимания.
— Так вот почему у меня прошлым летом баран пропал! — крикнул кто-то. — Эх ты, Хаким, борода твоя скоро совсем белая будет, а ты такими делами занимаешься!
— Не трогал я твоего барана, клянусь аллахом! — с яростью обернулся к говорившему Хаким.
— Как же не трогал? Целых два дня сыты были, — снова заговорил Султангали.