Шарп снова кивнул:
– А вы?
Лассау отрицательно покачал головой:
– Коа. Патруль. Француз накапливает силы, драки не миновать.
Похоже, его эта перспектива только радовала, и Шарп позавидовал кавалерии. Все боевые действия в эти дни велись между пологими берегами реки Коа, а не под Келорико.
Лассау рассмеялся:
– Да, теперь наша очередь захватывать «орла»!
Шарп пожелал ему удачи. Если и суждено в ближайшее время какому-нибудь полку разбить французский батальон, то этим полком будет немецкий. Британскому коннику отваги не занимать, и с выучкой у него порядок, а вот дисциплина никудышная. В патруле или на заставе он изнывает от скуки и мечтает только о лихой атаке, о жаркой сече… Кони запалены, строя никакого, люди слишком уязвимы…
Как и все пехотинцы в армии Веллингтона, Шарп отдавал предпочтение немцам – они знали свое дело и справлялись с ним на славу.
Лассау ухмыльнулся, принимая комплимент. Шарпу сразу понравился этот человек: улыбчивое квадратное лицо, умные глаза в паутинках морщин, привыкшие подолгу всматриваться в удерживаемые противником горизонты.
– Да, капитан, вот еще что. В деревне распроклятая военная полиция. – В устах Лассау хлесткое словечко прозвучало неуклюже, – видимо, он не привык к английским ругательствам, но для военных полицейских вряд ли годилось иноязычное.
Шарп поблагодарил и повернулся к роте:
– Слышали капитана Лассау? Здесь военная полиция. Значит, шаловливым рукам воли не давать. Ясно?
Никто не сказал «нет». Мародеров вешали на месте – такого конца себе не пожелаешь.
– Привал на десять минут. Сержант, командуй.
Немцы отошли, запахивая мокрые плащи, а Шарп направился по единственной улице к церкви. Деревенька была из убогих – нищая, безлюдная. Под напором ветра сиротливо раскачивались двери лачуг. По распоряжению португальского правительства ее жители подались на юг и запад – наступающие французы не получат здесь ни зерна, ни коней, ни скота, лишь колодцы, засыпанные камнями или смердящими трупами баранов. Выжженная земля…
Заметив, что у Шарпа после встречи с Лассау приподнялось настроение, Патрик Харпер поравнялся с ним:
– А ведь и не помародерствуешь, сэр, ей-же-ей.
Шарп взглянул на солдат, устремившихся к лачугам.
– Эти и здесь найдут что спереть.
Полицейских он увидел возле церкви. Трое на черных конях застыли, словно бандиты с большой дороги в ожидании роскошной кареты. Новехонькое обмундирование, обожженные солнцем лица – только что из Англии, сообразил Шарп. Но с чего это вдруг конногвардейцев снарядили не в бой, а на полицейскую службу? Оставалось лишь гадать.
Капитан вежливо кивнул и поздоровался:
– Доброе утро.
Один из них (с офицерской саблей, торчащей из-под плаща) ответил кивком. Видимо, как и все ему подобные, он не слишком доверял дружелюбным жестам. Приглядевшись к зеленым мундирам стрелков, офицер сказал:
– Я не слышал, что на этом участке должны находиться стрелки.
Шарп промолчал, хоть и уловил обвиняющий тон. Если этот хлыщ принял их за дезертиров, то он круглый дурак. Дезертиры не ходят по дорогам в открытую среди бела дня, не носят мундиров и не приближаются к полицейским, чтобы сказать «здрасте». Как и остальные восемнадцать стрелков из роты легкой пехоты, Шарп и Харпер гордо носили старые мундиры, предпочитая их темно-зеленый цвет красному цвету строевых батальонов.
Взгляд полицейского перескакивал с одного стрелка на другого.
– Письменный приказ есть?
– Нас хочет видеть генерал, сэр, – благодушно произнес Харпер.
На лице полицейского появилась слабая улыбка и тут же исчезла.
– Хотите сказать, что вас пригласил лорд Веллингтон?
– В самую точку, сэр.
В голосе Шарпа звучало предостережение, но полицейский не внял. Не скрывая подозрительности, он с ног до головы окинул Шарпа взглядом. Что и говорить, командир стрелков выглядел необычно: поверх французского кавалерийского мундира – рваный и выцветший китель, на ногах – высокие сапоги, некогда купленные в Париже полковником императорской гвардии Наполеона. Как и у большинства его солдат, за спиной Шарпа был французский ранец из телячьей кожи, а на плече висела винтовка – и это у офицера! А эполеты? Оторваны с мясом! И красный пояс выгорел на солнце и засален. Даже холодное оружие – тоже знак различия – и то неуставное. Офицеру полагалась кривая сабля британской легкой кавалерии, но Ричард Шарп предпочитал палаш тяжелого кавалериста. Сами конники презирали это оружие, говорили, что из-за тяжести им невозможно быстро парировать удар. Но Шарп был шестифутового роста и достаточно силен, чтобы резво махать тридцатипятидюймовым клинком.