У немецкого офицера брови полезли вверх, губы расползлись в улыбке.
– Капитан Шарп! Талавера! – Он стиснул Шарпу руку, хлопнул его по плечу и повернулся выкрикнуть несколько слов своим людям.
Глядя на Шарпа, кавалеристы в синем заухмылялись, закивали. Кто ж не слыхал об английском офицере, который в бою при Талавере захватил французского «орла»?
Шарп мотнул головой, указывая на Патрика Харпера и роту.
– Не забывайте про сержанта Харпера и ребят. Мы все там были.
Немец просиял, глядя на людей Шарпа.
– Славно поработали! – Он снова повернулся к Шарпу, щелкнул каблуками и едва заметно кивнул. – Лассау. Капитан Лассау, к вашим услугам. В Келорико путь держите?
По-английски немец говорил неплохо, хотя и с акцентом. Но его солдаты, предположил Шарп, вряд ли знают английский.
Шарп снова кивнул.
– А вы?
Лассау отрицательно покачал головой.
– Коа. Патруль. Француз накапливает силы, драки не миновать.
Похоже, его эта перспектива только радовала, и Шарп позавидовал кавалерии. Все боевые действия в эти дни велись между пологими берегами реки Коа, а не под Келорико.
Лассау рассмеялся.
– Да, теперь наша очередь захватывать «орла»!
Шарп пожелал ему удачи. Если и суждено в ближайшее время какому-нибудь полку разбить французский батальон, то этим полком будет немецкий. Британскому коннику отваги не занимать, и с выучкой у него порядок, а вот дисциплина никудышная. В патруле или на заставе он изнывает от скуки и мечтает только о лихой атаке, о жаркой сече… Кони запалены, строя никакого, люди слишком уязвимы…
Как и все пехотинцы в армии Веллингтона, Шарп отдавал предпочтение немцам – они знали свое дело и справлялись с ним на славу.
Лассау ухмыльнулся, принимая комплимент. Шарпу сразу понравился этот человек: улыбчивое квадратное лицо, умные глаза в паутинках морщин, привыкшие подолгу всматриваться в удерживаемые противником горизонты.
– Да, капитан, вот еще что. В деревне распроклятая военная полиция. – В устах Лассау хлесткое словечко прозвучало неуклюже – видимо, он не привык к английским ругательствам, но для военных полицейских вряд ли годилось иноязычное.
Шарп поблагодарил и повернулся к роте:
– Слышали капитана Лассау? Здесь военная полиция. Значит, шаловливым рукам воли не давать. Ясно?
Никто не сказал «нет». Мародеров вешали на месте – такого конца себе не пожелаешь.
– Привал на десять минут. Сержант, командуй.
Немцы отошли, запахивая мокрые плащи, а Шарп направился по единственной улице к церкви. Деревенька была из убогих – нищая, безлюдная. Под напором ветра сиротливо раскачивались двери лачуг. По распоряжению португальского правительства ее жители подались на юг и запад – наступающие французы не получат здесь ни зерна, ни коней, ни скота, лишь колодцы, засыпанные камнями или смердящими трупами баранов. Выжженная земля…
Заметив, что у Шарпа после встречи с Лассау приподнялось настроение, Патрик Харпер поравнялся с ним.
– А ведь и не помародерствуешь, сэр, ей-же-ей.
Шарп взглянул на солдат, устремившихся к лачугам.
– Эти и здесь найдут, что спереть.
Полицейских он увидел возле церкви. Трое на черных конях застыли, словно бандиты с большой дороги в ожидании роскошной кареты. Новехонькое обмундирование, обожженные солнцем лица – только что из Англии, сообразил Шарп. Но с чего это вдруг конногвардейцев снарядили не в бой, а на полицейскую службу? Оставалось лишь гадать.
Капитан вежливо кивнул и поздоровался:
– Доброе утро.
Один из них (с офицерской саблей, торчащей из-под плаща) ответил кивком. Видимо, как и все ему подобные, он не слишком доверял дружелюбным жестам. Приглядевшись к зеленым мундирам стрелков, офицер сказал:
– Я не слышал, что на этом участке должны находиться стрелки.
Шарп промолчал, хоть и уловил обвиняющий тон. Если этот хлыщ принял их за дезертиров, то он круглый дурак. Дезертиры не ходят по дорогам в открытую среди бела дня, не носят мундиров и не приближаются к полицейским, чтобы сказать «здрасьте». Как и остальные восемнадцать стрелков из роты легкой пехоты, Шарп и Харпер гордо носили старые мундиры, предпочитая их темно-зеленый цвет красному цвету строевых батальонов.
Взгляд полицейского перескакивал с одного стрелка на другого.
– Письменный приказ есть?
– Нас хочет видеть генерал, сэр, – благодушно произнес Харпер.
На лице полицейского появилась слабая улыбка и тут же исчезла.
– Хотите сказать, что вас пригласил лорд Веллингтон?
– В самую точку, сэр.
В голосе Шарпа звучало предостережение, но полицейский не внял. Не скрывая подозрительности, он с ног до головы окинул Шарпа взглядом. Что и говорить, командир стрелков выглядел необычно: поверх французского кавалерийского мундира – рваный и выцветший китель, на ногах – высокие сапоги, некогда купленные в Париже полковником императорской гвардии Наполеона. Как и у большинства его солдат, за спиной Шарпа был французский ранец из телячьей кожи, а на плече висела винтовка – и это у офицера! А эполеты? Оторваны с мясом! И красный пояс выгорел на солнце и засален. Даже холодное оружие – тоже знак различия – и то неуставное. Офицеру полагалась кривая сабля британской легкой кавалерии, но Ричард Шарп предпочитал палаш тяжелого кавалериста. Сами конники презирали это оружие, говорили, из-за тяжести им невозможно быстро парировать удар. Но Шарп был шестифутового роста и достаточно силен, чтобы резво махать тридцатипятидюймовым клинком.
Офицер военной полиции не унимался:
– Какого полка?
– Южный Эссекский. – Шарп постарался ответить беззлобно.
Полицейский дал коню шпоры, и тот сделал несколько шагов вперед. С нового места можно было смотреть вдоль по улице, следить за людьми Шарпа. Вроде бы никаких видимых причин вздернуть кого-нибудь на месте…
Взгляд офицера вернулся к двум конногвардейцам и вдруг удивленно замер, коснувшись плеча Харпера. Этот ирландец, вымахавший на четыре дюйма выше Шарпа, всегда привлекал к себе взоры, но на этот раз в глаза полицейскому бросился не рост его, а оружие – еще более необычное для пехотинца, чем громадный палаш Шарпа. Семью стволами вниз на ремне висело настоящее чудище – массивное, грозное.
– Это еще что? – спросил полицейский, указывая рукой.
– Семиствольная винтовка, сэр, – браво ответил Харпер, откровенно гордясь своим новым оружием.
– Где вы его раздобыли?
– Рождественский подарок, сэр.
Шарп ухмыльнулся. Харпер не шутил: он и впрямь получил на Рождество подарок от своего командира. Но полицейский, да и оба его подчиненных, не поверили. Офицер не сводил глаз с одного из самых неудачных изобретений Генри Нока, и Шарп догадался, что он, должно быть, никогда еще не видел такой винтовки. Их изготовили всего сотню для флота, и в то время эта идея казалась неплохой. Семь стволов по двенадцать дюймов в длину, один курок на всех – предполагалось, что, выпуская разом по семь пуль с защищенных топов, матросы превратят палубу чужого корабля в сущий ад. Вот только один пустячок не учли: отдача у семиствольного ружья как у маленькой пушки – враз ломает плечо тому, кто спускает курок. Только Харперу – правой руке Шарпа – хватало сил и природной крепости, чтобы обращаться с этим оружием по-свойски, но и его в первый раз поразила отдача семи стволов, с грохотом и пламенем выпускающих рой свинцовых ос.
Полицейский фыркнул.
– Рождественский подарок?
– От меня, – подтвердил Шарп.
– А вы кто такой?
– Капитан Ричард Шарп. А вы?
Полицейский расправил плечи.
– Лейтенант Эйрис, сэр. – Последнее слово он выговорил неохотно.
– И куда направляетесь, лейтенант Эйрис?
Подозрительность конногвардейца действовала Шарпу на нервы. Раздражала и кичливость, бессмысленная демонстрация власти – оттого-то и подлил капитан в вопрос толику злобы.
Вот из-за такого хлыща и носит он на спине следы порки. Из-за высокомерной скотины капитана Морриса и его льстивого прихвостня сержанта Хейксвилла. Вместе со шрамами Шарп держал при себе недобрую память об этих подонках и твердую решимость когда-нибудь поквитаться с обоими. Он знал, что Моррис обосновался в Дублине, а вот где Хейксвилл обретается – одному Богу известно. «Но когда-нибудь, – мысленно пообещал Шарп, – я до тебя доберусь». Ладно, сейчас не до него – надо отделаться от напыщенного сопляка, у которого власти больше, чем мозгов.