Затем сержант заорал на всю роту, требуя прибавить шагу, несколько раз повторил «левой!», и все это время думал о назревающих бедах. Если проклятый полицейский наябедничает, не избежать расследования, а то и военно-полевого суда. И все из-за какого-то ничтожества, из-за гаденыша Баттена, бывшего конского барышника, которого Харпер охотно убил бы своими руками.
В голове у лейтенанта Ноулза, видимо, бродили схожие мысли. Он поравнялся с рослым ирландцем и озабоченно посмотрел ему в лицо.
– И все из-за паршивого цыпленка, а, сержант?
Харпер опустил взгляд на молодого лейтенанта.
– Вряд ли, сэр. – Он повернулся к колонне. – Дэниел!
Один из стрелков – Хэгмен – покинул строй и догнал сержанта. Ему перевалило за сорок, он был самым старшим в роте, зато и стрелял лучше всех. С младых ногтей этот чеширец браконьерствовал и достиг такого совершенства, что мог бы с трехсот ярдов отстрелить пуговицы с мундира французского генерала.
– Сержант?
– Сколько там было цыплят?
Мелькнула беззубая улыбка. Хэгмен оглянулся на роту и снова повернул голову к Харперу. Он ничуть не встревожился. Сержант – парень честный и никогда не потребует себе больше, чем равную долю.
– Дюжина, сержант.
Харпер посмотрел на лейтенанта.
– Так-то вот, сэр. Не меньше дюжины цыплят. Ну, может, двадцать. Бог весть, что они там делали, но хозяевам не мешало получше за ними приглядывать, ей-же-ей.
– Трудно поймать, сэр, – хихикнул Хэгмен и добавил зачем-то: – Цыплят. Все, сержант?
Харпер ухмыльнулся.
– Каждому офицеру – по ножке, Дэниел. И чтоб не жесткие.
Хэгмен бросил взгляд на Ноулза.
– Есть по ножке, сэр. – Он отбежал к колонне.
Ноулз рассмеялся в душе. По ножке на офицера!
Значит, сержанту – грудку, всей роте – куриный бульон, а рядовому Баттену – шиш с маслом. А Шарпу? От этой мысли Ноулз упал духом. Война проиграна, дождь не унимается, а завтра у капитана Ричарда Шарпа начнутся неприятности. Серьезные неприятности на голову, носящую сабельный шрам.
Глава вторая
Если кто-нибудь и нуждался в признаках неотвратимости поражения, то церковь Сан-Паоло в Келорико, где временно расположился штаб Южного Эссекского, могла предоставить ему богатый выбор. Стоя на хорах, Шарп смотрел, как священник забеливает алтарную загородку. Загородка была роскошная – сплошь старинное серебро в тонких, причудливых узорах. Ее принес в дар церкви давным-давно забытый прихожанин, чья родня в образе печальных женщин и вдохновенных мужей теперь с безмолвным упреком взирала на алтарь. Священник водил широкой кистью, брызгая краской себе на сутану. Он взглянул на Шарпа, снова посмотрел на загородку и пожал плечами.
– В прошлый раз мы ее три месяца чистили.
– В прошлый раз?
– Когда ушли французы. – В голосе священника звучала горечь, рука гневными мазками пятнала дорогой узор. – Если бы они прознали, что она серебряная, разломали бы на куски и вынесли. – Он шлепнул кистью по согнутому телу, пробитому гвоздями, затем, будто спохватясь, взял кисть в левую руку – освободил правую для крестного знамения.
– А может, они не опустились бы до такого кощунства.
Это прозвучало неубедительно даже для Шарпа, однако священник не счел нужным возразить. Он лишь невесело рассмеялся и окунул кисть в ведро. Уверены, подумал Шарп, все уверены, что скоро придут французы, а британцы подадутся назад. Священник задел за живое; Шарпу казалось, будто он сам предает этот город и его жителей.
Он двинулся в церковном сумраке к главному входу – туда, где офицер из интендантской службы следил за дележом свежеиспеченного хлеба на солдатские пайки.
Шумно распахнулась дверь, пропуская слабые лучи предвечернего света, и Лоуфорд в самом пышном из своих мундиров помахал Шарпу рукой.
– Готов?
– Да, сэр.
Снаружи ждал майор Форрест.
– Не волнуйся, Ричард, – сказал он с улыбкой, не скрывающей тревоги.
– Не волнуйся! – Доблестный полковник Уильям Лоуфорд был зол не на шутку. – Пускай еще как поволнуется, черт подери! – Он оглядел Шарпа с ног до головы. – А поприличнее ничего не нашлось?
Шарп ощупал дырку на рукаве.
– Это все, что у меня есть, сэр.
– Все? А как же новый мундир? Господи боже, Ричард, ты же форменный бродяга!
– Мундир в Лиссабоне, сэр. В магазине. Легкая пехота должна идти налегке.
Лоуфорд возмущенно крякнул.
– Но не должна целиться из ружей в военную полицию!.. Пошли, опаздывать нельзя. – Он нахлобучил треуголку и отдал честь двум отсалютовавшим часовым, которые с откровенным любопытством и весельем внимали его гневным словам.
Шарп поднял руку.
– Одну секунду, сэр. – Он смахнул воображаемую пылинку с золотистой ленты командира полка, которую Лоуфорд носил поверх белого диагоналевого пояса. Лента была с иголочки, полковника наградили ею за Талаверу. На ней сверкал орел в оковах, свидетельствуя перед всем миром, что Южный Эссекский – единственный полк на полуострове, который захватил французский штандарт.
С удовлетворенным видом Шарп отступил.
– Так лучше, сэр.
Поняв намек, Лоуфорд улыбнулся.
– Вот ублюдок! Заруби на носу, Шарп: хоть ты и отбил «орла», это вовсе не дает тебе права вытворять черт-те что.
– Зато любой идиот имеет право вытворять черт-те что, если на нем полицейский мундир. Так, сэр?
– Да, – сказал Лоуфорд. – Именно так. Пошли.
Странно все-таки, подумалось Шарпу. Лоуфорд обладал всеми недостатками богатых и привилегированных, однако капитану почему-то нравился этот человек, он не считал зазорным оказывать ему услуги. Они были сверстниками, но Лоуфорд всегда носил офицерские эполеты и не волновался насчет карьеры, достаток позволял ему спокойно расти в чинах. Он никогда не гадал, где раздобыть денег на следующий год. Семь лет назад Лоуфорд служил лейтенантом, а Ричард Шарп ходил у него в сержантах. В Индии сержант помог офицеру выжить в застенках султана Типу. Взамен Лоуфорд научил подчиненного чтению и письму, тем самым открыв для него путь в офицеры – если, конечно, Шарпу хватит безрассудства совершить на поле боя какой-нибудь подвиг, достаточно героический, чтобы человека из солдатских шеренг приняли в избранное офицерское общество.
Шагая вслед за Лоуфордом в штаб Веллингтона по многолюдным улицам и разглядывая дорогую и пышную полковничью экипировку, Шарп гадал, в каких чинах они будут через семь лет. Как и Шарп, Лоуфорд был честолюбив, но, в отличие от стрелка, имел все необходимое для великих свершений: деньги и родовитость. До генерала дорастет, подумал Шарп. И ухмыльнулся: даже тогда Лоуфорду будет нужен рядом кто-нибудь вроде него, Шарпа. Он – глаза и уши Лоуфорда, его профессиональный боец, умеющий читать на лбу у неудачливых преступников, у пьяниц, у нищих сорвиголов, из которых почему-то куется лучшая в мире пехота. Более того: Шарп умеет читать на лбу у врага, и Лоуфорд, для которого армия – это лестница к славному, почетному итогу, без тени сомнения полагается на чутье и таланты бывшего сержанта.
Последнее время Лоуфорд держался неплохо. Принял озлобленный, озверелый, затурканный полк и превратил его в настоящее подразделение, ничем не уступающее прочим боевым частям. Тут, конечно, помог «орел» Шарпа. Смыл позор Вальделаказы, где Южный Эссекский под командованием сэра Генри Симмерсона потерял знамя, а вместе с ним и честь. Но дело не только в «орле». У Лоуфорда дар политика, он верит людям, с которыми трудится локоть к локтю, и они ему платят тем же.
Лоуфорд вел Шарпа и Форреста сквозь толпу офицеров и горожан. Майор посматривал на Шарпа с отеческой улыбкой, отчего сильнее обычного походил на доброго викария, посетившего сельский маскарад в мундире офицера. Он попробовал ободрить Шарпа:
– Не бойся, Ричард, до суда не дойдет. Мыслимое ли дело? Может, потребуют извиниться или что-нибудь в этом роде, да глядишь, на том все и кончится.