Пальма самая высокая под здешним небом,птичий домик воробьев;виноградная лоза с черным виноградом,летние деньки дремали в ее тени.
Крашеная мельница:трудолюбиво на ветру эпох старинных колесо,гордость дома нашего, ведь у другихтекла река под чашечками черпаков.
Подвал по кругу в основании дома —у сада голова шла кругом,и страшно было заглянуть сквозь щелкув подземелье, полное воды искусной.
Сад, перед решеткой завершали путь свойтерпеливые извозчики,и грубый карнавал ошеломлялоркестром шумным бродячих музыкантов.
Амбар, укрыватель преступлений,занимал он угол сада;но у тебя тростник был, чтобы править копья,и воробьи, чтобы прочитать молитву.
Сон твоих деревьев по ночамсо сном моим всегда сливался,и опустошение сорокизаразило древним страхом кровь мою.
Твои редкие ветки у основаниядля нас становились географией;холм был «земляной горою»и смелость – его откосом.
Сад, я прочту свою молитву,чтобы никогда не забывать:воля или случай тень отбросить —были твоими деревьями.
Исидоро асеведо
По правде говоря, не знаю я всего о нем —разве что набор названий, мест и дат:обманы слова, —но с дрожащим почитанием я отвоевал его последний день,не тот, что видели другие, а собственный его,хочу отвлечься от своего предназначенья, чтобы об этом написать.Верный говору портеньо за игрой в труко,альсинист, рожденный на лучшей стороне Арройо-дель-Медио,комиссар на старом рынке в Онсе,комиссар третьего района,он ринулся в сраженья, лишь Буэнос-Айрес захотел того,в Сепеде, и в Павоне, и на берегу Корралеса.
Но голос мой принимать его сраженья не обязан,потому что их унес мой дед в невесомость сновиденья.Потому что то, о чем другие создают стихи,он отправил в сновиденье.
Когда легочный отек подтачивал егои жар терзал его лицо,он собрал свидетельства живые памяти своей,чтобы измыслить этот сон.
Случилось это в доме на улице Серрано,в девятьсот пятом, знойным летом.Во сне его два войскасошлись в тени сраженья;он перечел отряды все, знамена и подразделенья.«Командиры в данный миг ведут переговоры», — сказал он громко, надеясь, что его услышат,и приподняться захотел, чтобы увидеть их.
Он провел осмотр в пампе:увидел он пересеченку, на ней пехота смогла бы продержаться,и плоскую равнину, на ней атака конницы была неотразима.Провел он смотр последний,собрал он сотни лиц, которых, не ведая о том, знает человек на исходе своих лет:бородатых лиц, что будут таять на дагеротипах,лиц, что были рядом с ним на мосту Альсина и в Сепеде.
Он грубо вторгся в прошлое свое,чтобы свершить бесплотный подвиг, на который обрекала его вера, но не слабость;собрал он армию теней портеньо,чтобы они его убили.
Вот так в спальне с окнами в садза родину погиб он в сновиденье.
Для меня в старинную метафору обернули его смерть; я не поверил.Я слишком юным был, не знал тогда о смерти, был бессмертным;и долго я искал его, бродя по комнатам без света.
Ночь перед погребеньем у нас на юге
Летисии Альварес де Толедо
По случаю смерти —мы повторяем никчемное имя тайны, не постигая сути, —где-то на Юге всю ночь стоит отворенный дом,позабытый дом, которого мне не увидеть,а он меня ждет всю ночьсо свечами, горящими в час, когда люди спят,спавший с лица от недугов, сам на себя непохожий,почти нереальный с виду.На бденье у гроба, давящее бременем смерти,я направляюсь проулком, незамутненным, как память,неисчерпаемой ночью,где из живых осталисьразве что тени мужчин у погасшего кабачкада чей-то свист, единственный в целом свете.
Медленно, узнавая свой долгожданный мир,я нахожу квартал и дом и нехитрые двери,где с надлежащей степенностью встретят гостяодногодки моих стариков,и наши судьбы сольются в этом углу, выходящем во дворик —дворик под единовластьем ночи, —где мы говорим, заглушая явь, пустые слова,а в зеркале – наши печальные аргентинские лица,и общий мате мерит за часом час.Я думаю о паутине привычек,рвущихся с каждой кончиной:обиходе книг, одного – изо всех – ключа, одного – среди многих – тела…Знаю: любая, самая темная связь – из высокого рода чудес,и одно из них в том, что все мы – на этой сходке,бдении над неведомым – нашим мертвым,оберегая его в первую смертную ночь.