Сусана Сока
Любила наблюдать, раздумчива, тиха,Вечерние расплывчатые тени,Следить мелодии хитросплетенье,Жить каверзной гармонией стиха.Не из карминовых основ банальныхЕе судьба изящно сплетена:Мерцают серые полутонаВ регистре различений минимальных.В лукавый лабиринт ступить не смея,Извне бросала любопытный взглядНа толпы, что снуют среди оград,В неисчислимых зеркалах тускнея.Но боги, не вступающие в игры,Ее предали огненному тигру.
Луна
Не помню, где читал я, что в туманномПрошедшем, когда столько совершалось,Присочинялось и воображалось,Задался некто необъятным планом —
Все мироздание вместить до точкиВ единый том и, тяжело и многоТрудясь над книгой, подошел к итогуИ шлифовал слова последней строчки.
Но только по случайности, из темиВдруг выхватив глазами закругленныйРожок луны, он понял, посрамленный,Что позабыл луну в своей поэме.
Пусть выдуман рассказ, но из былогоОн нам доносит что-то вроде притчиО том, как безнадежен наш обычайСвою судьбу разменивать на слово.
Суть ускользает. Этой потайноюУщербностью отмечена любаяИстория, увы, не исключаяИ всех моих перипетий с луною.
Где в первый раз я видел диск чеканный?Не помню. Может, в прежнем воплощеньеИз греческого старого ученья?Во дворике у смоквы и фонтана?
Есть в жизни среди многого, что было,Часы других отрадней и роднее, —Таков был вечер, когда вместе с неюСмотрели мы на общее светило.
Но ярче виденного въяве светаОгонь стихов: не знавшая пощадыТа dragon moon из колдовской балладыИ месяц, кровеневший у Кеведо.
Луна была кровавою и алойИ в Иоанновом повествованье —Той книге ужаса и ликованья,Но все же чаще серебром сияла.
Оставил Пифагор своей рукоюПосланье кровью на зеркальной глади,А прочитали (по преданью), глядяВ луну, как будто в зеркало другое.
Все злее и громадней год от годаВолк, скрывшийся за чащею стальною,Чтоб наконец расправиться с луноюВ заветный час последнего восхода.
(Об этой тайне помнит Север вещий,И в тот же страшный день светил померкшихОпустошит моря нечеловечийКорабль, что слажен из ногтей умерших.)
В Женеве или Цюрихе, к поэтамПричисленный судьбой, без промедленьяЯ принялся искать определеньяЛуны, себя измучив тем обетом.
Трудясь без отдыха, как все вначале,Я истощал реестрик небогатый,Боясь, что у Лугонеса когда-тоЯнтарь или песок уже мелькали.
Из кости, снега (и другого сора)Сменялись луны, освещая строки,Которые, конечно же, в итогеТак и не удостоились набора.
Мне чудилось: поэт между живыми —Адам, что с несравненною свободойДарит вещам земного обиходаЕдинственное подлинное имя.
От Ариоста я узнал чуть позже,Что на Луне есть все, чему возвратаНет, – канувшее время, сны, утратыИ обретенья (что одно и то же).
Я различал трехликую Диану —Итог Аполлодорова урока;Гюго дарил мне серп златочеканный,Один ирландец – черный символ рока.
Пока же, наклонясь над этой бездной,Вылавливал я лу́ны мифологий,Я мог увидеть, вставши на пороге,Ежевечерний диск луны небесной.
Теперь я знаю: есть одно земноеИ ей лишь подобающее имя.Разгадка в том, чтоб, не томясь другими,Смиренно называть ее луною.
И не перебирая под рукоюМетафоры, одна другой неверней,Гляжусь в таинственный, ежевечернийДиск, не запятнанный моей строкою.
Вещь, слово ли, луна – один из знаковВ запутанном Писании вселенной,Куда включен любой земной и бренныйУдел, неповторим и одинаков.
Она – всего лишь символ меж иными,Судьбой ли, волей данный человеку,Который только по скончаньи векаНапишет свое подлинное имя.
Дождь
Яснеют очертания двора,Где дождь проходит, морося над садом.Или прошел?.. В сырые вечераМинувшее родней всего, что рядом.
С ненастьем возвращается пора,Когда завороженным нашим взглядамТо, что зовется «розой», мнилось кладомИ явь была, как праздники, пестра.
Вот за окном, которое все мглистей,Дождинками обласканные кистиЧернеют у далекого крыльца