Город из «Жара Буэнос-Айреса» – камерный, глубоко личный, здесь же он предстает пышным и многолюдным. Я не хочу быть несправедливым к этому сборнику. Одни стихи («Генерал Кирога катит на смерть в карете»), быть может, обладают всей броской красотой переводных картинок; другие же («Листок, найденный в книге Джозефа Конрада»), по моему мнению, не посрамят своего автора. Я не чувствую себя причастным к этим стихам; меня не интересуют их огрехи и достоинства.
Я немного изменил эту книгу. И теперь она уже не моя.
Улица, где розовый магазин
Ночь вглядывается в каждый проулок,будто великая сушь, вожделеющая дождя.Уже все дороги так близко,даже дороги магии.Ветром приносит оторопевший рассвет.На рассвете страшат неминуемые поступки, рассвет сминает.Ночь напролет я бродил.И застал непокой рассветаменя на случайно попавшейся улице,откуда вновь незыблема пампана горизонте,где пустоши за проволочной оградой развоплощаются в сорняках,и где магазин, такой светлый,как прошлым вечером новорожденный месяц.Знакомое воспоминание: уголс высокими цоколями и обещанием патио.Чудесно быть свидетелем тебя, привычной, раз дни моисозерцали так мало вещей!Луч уже вонзается в воздух.Годы мои прошли земными дорогами и морскими путями,но только с тобой я впритык, с твоим покоем и розовым светом.Не твои ли стены зачали зарю,магазин, светлый, на сколе ночи.Думаю так, и глаголю среди домов,исповедуюсь в моей нищете:я не глядел на реки, моря и горы,но свет Буэнос-Айреса прикипел ко мне.И я выковываю стихи о жизни и смертииз луча этой улицы,широкой, истерзанной:только ее мелодии учит меня бытие.
Горизонту предместья
Пампа:Я различаю твои просторы в глубине предместий,я истекаю кровью твоих закатов.
Пампа:Я слышу тебя в задумчивом звоне гитар,и в высоких птицах, и в усталом шумепастушеских телег, что приезжают с лета.
Пампа:Мне достаточно границ моего двора,чтобы чувствовать тебя своей.
Пампа:Я знаю, тебя терзаютборозды, переулки и разрушительный ветер.Поруганная страдалица, ты уже – сущая на небесах.Не знаю, в тебе ли смерть. Я знаю, что ты в моем сердце.
Прощание
Вечер, размывший наше прощание.Вечер стальной, и сладостный, и монструозный, как темный ангел.Вечер, когда наши губы жили в обнаженной близости поцелуев.Неодолимой волной захлестнуло времянас в уже бесполезном объятии.Вместе мы расточали страсть, не ради нас, но во славу уже подступающего одиночества.Свет нас отверг, срочно явилась ночь.Мы к решетке прошли под тяжестью тени, уже облегченной утреннею звездою.Как уходят с потерянных пастбищ, я вернулся из наших объятий.Как покидают страну клинков, я вернулся из твоих слез.Вечер длится живой, как сон,среди других вечеров.Потом я обрел и миновалночи и дни долгого плавания.
Предчувствие любящего
Ни близость лица, безоблачного, как праздник,ни прикосновение тела, полудетского и колдовского,ни ход твоих дней, воплощенных в слова и безмолвье, —ничто не сравнится со счастьембаюкать твой сонв моих неусыпных объятьях.Безгрешная вновь чудотворной безгрешностью спящих,светла и покойна, как радость, которую память лелеет,ты подаришь мне часть своей жизни, куда и сама не ступала.И, выброшен в этот покой,огляжу заповедный твой береги тебя как впервые увижу – такой,какой видишься разве что Богу:развеявшей мнимое время,уже – вне любви, вне меня.
Генерал Кирога катит на смерть в карете
Изъеденное жаждой нагое суходолье,оледенелый месяц, зазубренный на сколе,и ребрами каменьев бугрящееся поле.
Вихляется и стонет помпезная карета,чудовищные дроги вздымаются горою.Четыре вороные со смертной, белой метойвезут четверку трусов и одного героя.
С форейторами рядом гарцует негр по кромке.Катить на смерть в карете – ну что за гонор глупый!Придумал же Кирога, чтобы за ним в потемкишесть-семь безглавых торсов плелись эскортом трупа.
– И этим кордовашкам владеть душой моею? —мелькает у Кироги. – Шуты и горлопаны!Я пригнан к этой жизни, я вбит в нее прочнее,чем коновязи пампы забиты в землю пампы.