Пивных баров в Москве прибавилось с 1980-го — олимпийского года. Построены были тогда по всему городу ангары-модули для быстрой кормежки олимпийцев и гостей, а после олимпиады их переделали в пивнухи. Две стали известными — «Павлиний глаз» на Киевской и «Белые ночи» на Соколе. Не то, конечно, что «Яма», традиции не те, состав завсегдатаев несколько иной, но в общем приемлемые кабаки.
В 198… году работал я на Соколе, в одной закрытой конторе, что находится на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе, совсем рядом с «Белыми ночами». Контору эту еще Сергей Берия создавал, сынок Лаврентия Павловича.
Все в этом учреждении — от архитектурного стиля до образа мыслей престарелых патриархов из первого отдела и службы режима — несло на себе неизгладимый отпечаток тех славных времен. Впрочем, горбачевский «ветер перемен» уже потянул по сумрачным коридорам, шевельнул таблички типа «Молчи! Тебя слушает враг!», занес зачем-то психолога в самые недра секретных разработок. Специалистов такого профиля никогда раньше не бывало здесь.
Крепил я оборону Родины в компании сверстников, симпатичных технарей, инженеров-полигонщиков, помотавшихся по Союзу, по площадкам испытательным, принявших неизбежную дозу мирного атома в организм и свято верящих, что хороший алкогольный удар эту дозу из нужных для жизни органов выбивает. Не из всех, может быть, но из крайне необходимых джентльмену — точно.
Компания подобралась теплая, как раз для «Белых ночей». Тем для разговора хватало. Я сам стронция в кости пока не словил и о казахстанских пустынях представление имел весьма отдаленное, но и у меня козыри определенные были. В свое время, курсе на четвертом, как-то осточертел мне психфак, состоящий тогда из трех сотен инфантильных баб и тридцати еще более инфантильных мужичков. Не то чтобы было неинтересно учиться, а именно из-за гниловатой атмосферы инфантильного присюсюкивания надоело. Был там пяток нормальных ребят, но в целом кадровая палитра — от коммунистического доцента-стукача Иконникова до рафинированных Гофманов и Линкоппелей — состояла из одного, вполне определенного цвета и вызывала глубокое отвращение.
И вот, устав от таких неприятных ощущений, попал я неожиданно для себя в школу радистов, что на Красносельской. Благодаря этой случайности, происшедшей, кстати, из-за «пивного» знакомства, я, что называется, «почувствовал разницу». В качестве радиста полевых партий сейсморазведки пришлось мне поскитаться по уголкам Якутии, Камчатки и Западной Чукотки, окрашенным на демографических картах СССР в цвет, означающий плотность населения, близкую к нулю. «Нуль» этот, однако, был настолько плотен, колоритен и своеобразен, что через несколько сезонов вернулся я в столицу с лексикой и набором навыков, совершенно не свойственных выпускнику факультета психологии МГУ.
Так что за пивной кружкой мне было что поведать собеседникам.
За день или за два до светлого праздника 7 Ноября собрались мы с коллегами в эти самые «Белые ночи». Вечер, темно, дождь со снегом, и очередь человек пятьдесят у дверей. Но мордатый Коля-швейцар был нашим хорошим знакомым, за десятку проблему уладили, и в предвкушении простого мужского счастья мы вступили в ароматное пространство, наполненное ровным гулом множества бесед и несмолкающим перезвякиванием кружек.
— Из зала в зал переходя, здесь движется народ! — гнусаво продекламировал классику длинноносый Юрка по прозвищу Гусь.
— И светлый образ Ячменя пред ним везде встает! — Я нашарил взглядом четыре свободных места в дальнем углу, у стенки.
Это был год, когда партия и правительство только начинали свою тяжелую борьбу за трезвый образ жизни народа. Водку достать уже было трудно, но в пивных почему-то появилось небывалое изобилие крабовых конечностей и огромных настоящих раков, не говоря уже о традиционных креветках. На моей памяти никогда в Москве такого не было. Злые языки утверждали, что раки эти большие ненормально и, вполне вероятно, выловлены из речки Припяти.
Но какая, в конце концов, разница, откуда он, этот пришелец, что, источая сладковатый аромат, лежит на горячем блестящем блюде, вытянув восхитительные алые клешни, бессильно откинув упитанный плотный хвост, и в ужасе глядит глазами-стебельками на высокую, янтарного цвета кружку с белой шапкой наверху и нежным туманом испарины на стеклянных гранях!
Часа полтора все шло привычно хорошо. И пиво было холодное и в достатке, и свежий анекдот вполне смешной, и крабовая нога казалась бесконечно длинной. Все было как всегда, пока не вошел новый посетитель. Я не увидел его сразу, но как-то почувствовал спиной взгляд. Что-то кольнуло, заставило обернуться.