Нет, в этом городе жить я не хотел. И, к сожалению, этого не хотели и другие.
И вот как-то вечером, когда я разглядывал всякие хитрые рыболовные приспособления в витрине охотничьего магазина на Тверской, кто-то крепко сдавил мой локоть. Взмахнув рукой, я резко обернулся, ожидая увидеть мерзкую рожу Кучеры или кого-нибудь еще из приближенных Гордона. Но оказался я лицом к лицу с… Кравцовым.
Такой встречи я никак не ожидал. Черт его знает почему, но как-то не верил я в возможность подобного столкновения. Столь неприятными были мои приключения под руководством этого представителя славной Конторы, что светлый образ его подсознательно выдавился из памяти, как бы и не было на свете такого майора.
Ан нет! Был и есть, вот он, пожалуйте бриться! Неужели арест?
— Сколько лет, сколько зим! — довольным голосом произнес Павел Борисович, опять ухватив меня за руку.
— Вы обознались, гражданин! — Я попытался отлепить его цепкие пальцы от рукава.
— Да ну? — искренне удивился Кравцов, игнорируя мои попытки. — Такого со мной сроду не случалось.
Обернувшись, я заметил, что мой топтун вылез из помятой «шестерки» и присел около фонарного столба, увлеченно занявшись шнурком. Кравцов перехватил мой взгляд и ухмыльнулся.
— Так, так! Пойдем-ка пройдемся, воздухом подышим, — предложил он.
— Куда?
— А куда хочешь. Да не трясись, Сергунчик! В настоящий момент я — частное лицо.
— А завтра?
— А это — в зависимости от разговора.
— Разговора?
— Ну да. От нашего разговора, который сейчас произойдет.
— А последствия не пугают?
— Нет. Я свое отбоялся, да и тебе пора уже.
— Ну что же, поговорим. — Я решил взять инициативу в свои руки. — Ты все в той же ипостаси?
Я ожидал, что он привычно оборвет меня и будет спрашивать сам. Но нет, он промолчал, отпустил мою руку, как-то ссутулился. Я присмотрелся внимательнее. Сдал, похоже, Павел Борисович, и сдал весьма заметно. И взгляд невеселый, и лицо обрюзгло, мешки под глазами. Седина заметно пробивается. Одет скромно, даже, пожалуй, бедновато.
— Что, Паша, — постарался придать я своему голосу максимум сочувствия. — Туговато приходится?
— Да уж, не процветаю при капитализме, — вздохнул Кравцов, засунув руки в карманы куртки.
— Ну, пойдем погуляем в сторону Белорусского, я там машину недалеко оставил, — предложил я.
Мы медленно пошли по улице. Проходя мимо человека Уколкина, который уже завязал шнурки и теперь открыл капот и деловито копошился в моторе, Кравцов окинул его внимательным взглядом, запомнил явно — раз и навсегда.
— Ну так что, Паш, все там же — в Лефортове? — опять проявил я любопытство.
Кравцов махнул рукой.
— Нет. Следствие изъяли из Комитета. И сам Комитет — все, пшик! Все развалилось.
— А сам-то где?
— В ФАПСИ.
— Что есть «ФАПСИ»?
— Федеральное агентство правительственной связи и информации.
— И чего ты там делаешь?
— Да ерундой всякой занимаюсь.
— А с тем делом что?
— С греками-то? Ничего. Замяли. Мне выговор и очередного звания не присвоили. И все.
— Никитин-то как?
— Колька? Помер. Две недели в Склифе провалялся и помер. Отек мозга.
— Слушай, Паш! Поехали-ка ко мне. Посидим, пивка попьем. Как у тебя со временем?
— Время есть. Поехали, раз приглашаешь.
Мы зашли в «Елисеевский». Я набрал пару пакетов всяких рыбных деликатесов, пару десятков банок австрийского пива «Кайзер». Нравится мне этот легкий светлый сорт. Расплачиваясь, вместе с российскими купюрами случайно вытащил несколько красных пятисотмарочных финских с красивым переливающимся значком. Кравцов вздыхал и глазами хлопал. Садясь в «вольво», он чуть не расплакался от огорчения.