— Хватит уже вам, поехали, — несколько раз звала их Анюта, но они не слышали или делали вид, что не слышат.
Наконец Фрол сказал:
— Все, хватит, собирай рыбу, там в корме мешок.
Федор с сожалением снял с удилища лесу и принялся укладывать рыбу.
— Анюта, посмотри там, пока видать, крапиву, рыбу переложить.
— Я уже нарвала…
— Молодец какая, — одобрительно хмыкнул Фрол, подмигнув Федору. — Так и быть, точно пойду в сваты…
Уже в полной темноте они причалили к пирсу в Рыбном селе. Фрол, еще когда привез Никифорова в село, сказал матери Анюты, что та нашлась, поэтому ее появление в доме не было неожиданностью. Федор, вошедший вместе с Анютой и Фролом, был также принят радушно. Алена Давыдовна усадила их, собрала на стол, накормила и в дорогу припасов собрала, прознав, что они в тайгу уходят. Правда, самого Никифорова не было, он лежал вторые сутки, его организм боролся за жизнь, и у его кровати жене помогала дежурить Уварова. Как привезли они с Фролом хозяина, так и осталась в их доме Пелагея, по просьбе Алены Давыдовны и с одобрения раненого. Посмотрела она мельком на Федора и Анюту и все поняла, а потому сразу приняла Анюту, близки и понятны ей были Анютины чувства. Ночью они уже сидели вдвоем у постели ее отца и скоро никаких секретов меж ними не стало. Никифоров был плох. Бредил и кричал в бреду своем страшно. Только под утро затих, уснул. До утра проговорили Пелагея с Анютой, а утром Анюта, засыпая в своей кровати, с теплотой в душе думала о том, что у нее теперь есть настоящая подруга. Пелагея обещала поговорить с ее отцом о Федоре. Это была еще одна маленькая надежда для Анюты. Фрол ночевал в доме Федора, и с восходом солнца, конными (коней взяли с конюшни Никифорова), они ушли в тайгу. Никто вроде и не видел их, однако утром на базаре бабы вовсю рассказывали, что вернулся Федька Кулаков с Анютой в село и приняли их Никифоровы. Откуда вызнали? Видать, сорока на хвосте принесла, не иначе…
Северная тайга, так звали ее, на север от Ангары бескрайне уходила сопками и марями. Косых знал эти места как свои пять пальцев, знал тайгу и умел ее слушать. Вот его-то горластые сороки, беспокойно орущие при виде людей, задолго упредили о подходе экспедиции. Старое зимовье, рубленное еще лет сто назад, всякое видывало. Проходили через него и первые охотники, пушного зверя здесь в те времена тьма было. Бывали и те, кто от царской власти бежал, а уж когда золото пошло с удерейских ручьев да речек, сплошным потоком пошли люди золотом разжиться. Разные люди, в большинстве своем — с последней надеждой счастье свое обрести через золото. Мало кому оно улыбнулось удачей. Много могил безвестных, а то и просто косточек человечьих разбросано по таежным углам, присыпано хвоей листвяжной да мхами затянуто. У каждого старого зимовья свой погост имелся. Вот и здесь он был, с десяток могил с покосившимися крестами, а то и без, просто холмиков, заросших мхом да травами таежными, говорили о том. Здесь и обосновался Косых. Кто сюда от зимовья пойдет? Коня оставил за сопкой вольно пастись. Умный таежный конь от своего седла, хозяином положенного, далеко не уйдет. На день опередил Косых экспедицию и за время это успел об отходе позаботиться. Тропа, по которой он должен был уйти после дела своего, была им подготовлена.
Косых еще раз проверил взглядом все, что он сделал. Не раз он ставил такой капкан на зверя. Все должно было сработать, как всегда, надежно, без промаха. Зверь, сохатый, например, или медведь, проходя тропой, задевал тонкую бечеву. Та выдергивала сторожок, который освобождал напряженную веревкой согнутую березу. Дерево распрямлялось, и вся мощь этого маха приводила в движение рычаг с наконечником, который пробивал зверя насквозь. Теперь этот безжалостный механизм убийства был сделан Косых особо. Цель, хладнокровно поставленная им, требовала особой тщательности. Человек не зверь. Его наповал бить надобно. Все было готово, только бечеву на тропе натянуть да к сторожку подцепить. Это он сделает в последний момент, успеет, рассуждал Косых. Заранее нельзя, мало ли зверушка какая пробежит…
Экспедиция тем временем пришла к зимовью. Матанин, подъехав первым, тщательно осмотрел зимовье. Ничто не говорило, что кто-то навещал его в последние дни. Никаких свежих следов. Семен, подъехавший следом, взглядом спросил. Тот покачал головой — не было никого. Семен с сомнением огляделся вокруг. Большое из почерневших бревен зимовье стояло среди соснового бора на высоком берегу. Внизу шумел Шаарган, берег был пологий и только у самой воды обрывался отвесно, обнажая скалистое основание сопки. По узкой, протоптанной много лет назад тропе Семен спустился к воде напоить коня. Вода была студеной, но довольно мутной. Где-то выше по течению мыли золото. Здесь тоже поработали руки старателей, весь берег был перепахан и лежал в грядах, поросших бурьян-травой.