— Так а мы не бросаем, мы сюда вернемся. Это зимовье наше теперь. Мы его к жизни вернули. Вот увидишь, дядя Семен, вернемся. По всем законам таежным наше оно. Еще вот что. Мясо вынести надо к дороге, сколь с собой не унесем, и шкуру тоже, а то пропадет.
— Ты чё, Федь? Кто-то знает, где мы?
— Не, где мы, никто не знает. В место условленное нам муки да соли принесут.
— Сразу не спросил, а где шомполка-то?
— Не стал с собой брать, они ж отнять хотели. Побоялся, вдруг перехватят в селе. Оставил у друга, целее будет.
— Так, выходит, мы еще и безоружные? А если прижмут нас где?
— Дядь Семен… Я по людям все одно палить не буду.
— А по нелюдям?
Федор не знал, как ответить на этот вопрос. Он долго молчал.
— Может, и буду. Только сначала подумаю.
— Эх, Федор! Пока ты думать будешь, они тебе башку и снесут. В драке, коль на тебя идут, рассуждать нельзя, бить надо, и бить так, чтоб ворог уж не встал. А выживет иль нет, это уже его беда. Не лезь! А полез — отвечай!
— Так то в драке. Там же ясно все, кто смелей, тот и сильней.
— В жизни, Федор, тоже все ясно, кто умней, тот и целей. Ты говоришь, по старательской дороге они ускакали?
— Да, и стреляли в кого-то недалеко. Наверное, зверь на дорогу вышел. Выстрел только один был, значит, сразу завалили зверя.
— Раз так, то они теперь два-три часа, пока тушу не разделают, там. Надо бы поглядеть, послушать, о чем разговоры говорить будут. Может, что интересного узнаем, а, Федь?
— Дядь Семен, думаешь, стоит сходить?
— Стоит. Нам мысли врагов наших наперед знать надоть!
— Тогда поспешим, не меньше часа прошло, как выстрел-то я слышал, успеем ли?
— Налегке успеем…
Скорым легким шагом оба двинулись по еле заметной тропке к дороге. На подходе залегли. Тихо. Ничто, кроме стайки мелких пичуг, своим щебетом заглушающих остальные звуки, не нарушало вечерней тишины.
— Опоздали мы или ты что-то напутал, Федор, — разглядывая следы на дороге, задумчиво произнес Семен. — Да нет, вот следы туда, а вот те же в обрат. Туда смотри, рысью торопились, а в обрат-то шагом кони шли.
— Сам не пойму, что к чему. Чего они вернулись? Выстрел слыхал. Кто ж запросто так палить-то будет? Иль смазали?
— Ты посмотри, Федь, ведь это кровь. На дороге — капли крови, гляди. Ну-ка, пойдем дальше, посмотрим.
Пройдя с четверть версты, они остановились там, где кони, судя по следам, сначала притормозили, подъехав к обочине, а потом развернулись в обратный путь. В этом месте на дороге была кровь, много крови, она впиталась только в пыль и как бы застыла лужицей. Плотная, утоптанная босыми ногами, копытами лошадей да круто замешанная на их навозе, дорожная глина не принимала в себя столь густую жидкость.
— Это уже очень даже интересно! — макнув палец в еще не свернувшуюся, а лишь загустевшую кровь, поднеся его к глазам и разглядывая, сказал Семен. Он понюхал, размазал ее между пальцами. — А ведь это человечья кровушка, Федор. Совсем дело плохо. Кто-то в них стрелял, а судя вот по этой луже, попал хорошо, скорее всего, один из них покойник. Вот, видишь, назад-то он уже поперек седла ехал.
Действительно. Редкие капли крови тянулись сбоку от лошадиного следа.
— А тут теперь и мы наследили. Федька, ломай веники, надо наши следы, где есть, с дороги убрать. Эх, мать честная, во вляпались! Федька, следы, следы по дороге сбей, а я вокруг гляну, кто-то же их стрелял.
И уходи! Уходи в зимовье! Меня не жди, посмотрю неспешно, что да как, и приду.
Издали по дороге послышался лошадиный топот…
Оба замерли, прислушиваясь. Точно, кони…
— Поторопись, Федор, я пошел… — И Семен сошел с дороги, скрывшись в зарослях.
Федор, пройдясь наломанными ветками по видимым следам, тоже нырнул в густой ельник и побежал. Федор бежал, и сердце бухало в груди так, что казалось, его было слышно на всю тайгу. Страх. Это был страх гонимого человека, бегущего, причем бегущего от людей. Такого Федор никогда раньше не испытывал. Он и представить себе такого не мог.
Недалеко от дороги, меж корневищ огромного кедра, вжался в расщелину и закопался в мох Семен. Он уже слышал приближающийся перестук копыт коней группы всадников.
«Не дай бог с собаками», — подумал Семен и явственно услышал лай…
Третьи сутки тетка Полина глаз не смыкала. Она не плакала. Она молилась. Молилась со всей неистовостью и отчаянием. Она просила Бога сохранить жизнь Анюте, понимая, что то, что произошло с девушкой, произошло по Его воле и это для чего-то нужно было. Молилась она дома, положив под образа оставшееся платье племянницы. Со дня на день ждала приезда Никифорова, весть о том, что Анюта пропала, в тот же день отправлена была родичам по реке. А сегодня еще новость, хуже некуда: служилый человек Парфен Зубков сказывал на торге, что ищут дощаник с сынком купца енисейского Сумарокова — Акинфия, что от Никифорова из Рыбного той неделей ушел. По всей реке нет. Пропали. Кто-то, говорят, видел доски разбитые, похоже корабельные, течением несло…