Лодка медленно плыла вперед, рассекая грудью речную гладь. Вертодуб единолично завладел веслами и греб что есть сил, на все корки ругая Золотинку.
— Это ж надо! — причитал молодец. — Все реки как реки, впадают себе в море, и всего делов! И только наши все через пень-колоду, все не как у людей… ну то есть как у других рек! С чего бы это нормальная река из моря начало брала? Нет, я всегда говорил, что в нашем краю и лешак ногу сломит! Теперь старайся вот, а все равно плывем, братцы, еле-еле! Ну разве это куда годится?
И он со злостью плашмя ударил веслом по воде, окатив и себя и товарищей ледяной водой. Больше всего досталось коту, который опрометчиво примостился у самого борта. Вымок, сердешный, весь, хоть отжимай, и таким вдруг показался жалким и несчастным, что проникся даже сам Вертодуб.
— Ты это, — виновато проговорил он, — извини, Баян, нечаянно оно вышло. Не хотел, право слово.
Мокрый Баян от изумления и ужаса слова вымолвить не мог, потому только смотрел на обидчика своими рыбьими глазами и часто-часто моргал.
— Извини, — еще раз сказал Вертодуб и сильнее налег на весла.
Задул сильный ветер, да такой, что путники моментально продрогли до костей и кутались в свои дорожные плащи. Хуже всего пришлось опять же коту, который на пронизывающем ветру совершенно окоченел и задубел, как мокрое белье на морозе. Витомысл сжалился над беднягой и закутал его в полу своего плаща. Коту от того радости было немного, разве что ветер больше не задувал в морду, а что в плаще, что без него — все равно холодно.
— Мерзну, — пожаловался он, и это было его первое сетование, не связанное с едой. Возымело оно странное действие — стрелок, привыкший, что ежели кот говорит ноющим тоном, то, стало быть, он голоден, залез в заплечный мешок и достал оттуда половину жареной перепелки.
— На, покушай.
На птичку налипли хлебные крошки, и вообще вид у нее был не очень аппетитный, однако кот возрадовался безо всякой меры и со всхлипом в нее вгрызся. Вертодуб, чувствующий себя крайне виноватым, облегченно вздохнул.
Ветер между тем с каждой минутой становился все холоднее, все пронзительнее, будто и не ветер вовсе, а огромная колючая сеть была протянута над водой. Река бурлила, волны то и дело норовили захлестнуть лодку, сквозь пробоину набиралась вода, да так, что молодцам все время приходилось ее вычерпывать. Пальцы костенели на пронизывающем ветру, зубы сами собой выстукивали дробь. Кот, живо справившийся с перепелкой, снова впал в тоску и искал утешения у вконец замерзшего Витомысла. тот засунул Баяна себе под рубаху и кот для чего-то перебирал там лапами, нещадно царапая голый живот своего спасителя.
— Да сиди ты уже спокойно! — не выдержал Витомысл. — Чего там шуруешь?
— Поудобнее устраиваюсь, — виноватым голосом отозвался кот из-под рубахи и, еще раз проведя по коже когтями, затих. Было ему тепло и сравнительно хорошо, в животе у Витомысла что-то таинственно урчало, наводя кота на приятные мысли о только что съеденной птичке.
Ветер утих, но было по-прежнему холодно, в довершение ко всему пошел снег. Крупные белые хлопья падали и падали, покрывая реку белым ковром. Снежинки, словно живые, лезли в глаза, рот, уши, путались в волосах, таяли и стекали за шиворот противными холодными струйками. У молодцев даже зубы стыли, тут не то что дробь выбивать — говорить и то сложно. Да и не о чем было разговаривать, не жаловаться же, в самом деле, на снег и стужу. Так, в полном молчании, прошел час, за ним другой. Снег тем временем пошел сплошной стеной, берегов не было видно, казалось даже, что лодка не плывет, а неподвижно стоит на одном месте. Одежда давно насквозь промокла и задубела, снег и тот таять перестал, он лежал на плечах и спинах холодной ледяной коркой. Молодцы и вовсе приуныли, Вертодуб знай только греб себе да греб, стрелок о чем-то натужно думал, а Витомысл сидел, понурившись, и смотрел в одну точку. Одному коту все было нипочем, давно уже свернулся он в уютный клубок и посапывал носом, видя, должно быть, чрезвычайно приятные сны.
Далеко за полдень решено было подкрепиться. Чтобы не снесло по течению обратно, Вертодуб пристал к берегу, положил весла, с наслаждением расправил усталые плечи. Стрелок достал из мешка хлеб и рыбу, раздал товарищам. Воду черпали прямо из реки и пили по очереди из щербатой кружки, которая нашлась у предусмотрительного Вертодуба. Хорошо было бы, конечно, глотнуть вина, наверняка удалось бы согреться, но стрелок захватил с собой всего один небольшой кувшин и решил приберечь его на крайний случай. Когда все доедали уже по последнему куску, проснулся кот, высунулся из-под рубахи, увидел, что опять едят без него, и поднял крик. Вылезать на холод ему совершенно не хотелось, как не хотелось и остаться голодным, потому он нещадно колотил лапами но животу Витомысла и нудно завывал на разные голоса. Дабы прекратить это безобразие, стрелок вручил Баяну кусок печеной рыбины и остаток своего хлеба. Кот милостиво принял еду и съел с жадностью все до последней крошки. Еще раз поглядел на всех жалостливо, убедился, что больше ничего не дадут, и, вздохнув, забрался обратно под рубаху. Отчалили.