Вдали на гряде зеленых холмов готовились к сражению британцы, там тоже курились дымы от костров, и мелькали алые мундиры, словно капли крови, обагрившей это свежее погожее утро. Николя разглядел офицера, очень прямо державшегося в седле и разъезжавшего по лагерю в сопровождении большей свиты адъютантов. Вероятно, это был сам Веллинггон. Ему не надо было опасаться спрятавшегося где-нибудь в засаде французского снайпера, подстерегавшего его, поскольку обе стороны соблюдали законы войны, ее кодекс чести, в соответствии с которым нельзя было убивать полководца неприятельского войска. Но зато шпионы и лазутчики обеих армий действовали очень активно, и ни для кого не было секретом, что Веллингтон, командовавший союзными войсками, мог бросить в бой шестьдесят семь тысяч человек разных национальностей, в то время как Император располагал армией численностью в семьдесят две тысячи человек.
Несмотря на горький опыт поражения, пережитый Николя на Пиренейском полуострове, исход нынешней битвы не вызывал у него никакого сомнения — эта битва у никому не известной деревушки Ватерлоо закончится полной победой Императора. Причиной этого было даже не превосходство французской армии в живой силе, а моральный дух французских солдат. Николя, готовый сражаться за свою родину до последней капли крови, чувствовал, что назревают исторические события. Он не знал, какая участь ожидает его самого. Но если ему не суждено было увидеть следующий рассвет, он все равно в душе благодарил судьбу за то, что провел эту последнюю ночь вместе с женщиной, которую любил, и успел полюбоваться восходом солнца накануне великого для Франции дня. Между тем край синего безоблачного неба окрасился ярким золотистым цветом, от земли поднимались испарения, предвещая душный день.
Николя вновь пришпорил коня и вскоре уже был у бивуака, где расположились офицеры его эскадрона, готовившиеся к завтраку на свежем воздухе. На большой походный стол, застеленный белой скатертью, были поданы холодный цыпленок и шампанское, которое привез в плетеной корзине один из вновь прибывших в полк офицеров. Николя с аппетитом поел и немного выпил. Шампанское настроило всех на легкий веселый лад, никто не хотел думать сейчас ни о чем серьезном. Каждый знал, какую цену они должны будут заплатить сегодня, вряд ли им придется когда-нибудь еще раз в жизни сидеть в этом кругу, ведь многим суждено погибнуть на поле брани.
Габриэль проснулась только через час после того, как ушел Николя. Чувство отчаянья — как будто она уже понесла невосполнимую утрату — захлестнуло Габриэль, когда она, еще не открывая глаз, протянула руку туда, где лежал Николя, и обнаружила, что его нет рядом. Она, пожалуй, полежала бы в теплой постели еще полчасика, если бы не услышала шум, доносившийся со двора. Набросив халат, она подошла к окну и выглянула на улицу. Хозяева дома, в котором она остановилась, положив в тележку, запряженную осликом, узлы со своими пожитками, готовились к отъезду. Один из их детей нес на руках кошку, а другой вел на веревке собаку. Гастон, без сюртука, в синей рубашке, по-видимому, помог им погрузить свои вещи и теперь смотрел вслед отъезжающему семейству. Нетрудно было догадаться, почему эти крестьяне решили столь поспешно бежать из родного дома. Они боялись, что их усадьбу накроет артиллерийским огнем, или — хуже того — бой во второй половине дня переместится сюда, к деревне. Последнее казалось Габриэль невероятным, поскольку, по ее мнению, британцы никогда не смогут прорвать французские цепи.
Остальные жители деревни тоже в спешном порядке покидали свои дома, пока еще не началось сражение. В колонне беженцев можно было увидеть также и солдатских жен с грудными детьми на руках и малышами, цепляющимися за их юбки. Навстречу им двигались армейские фуры со снарядами, скакали посыльные и фельдъегеря, обдавая грязью мирных жителей, бредущих прочь от беды. Вслед всадникам летели громкие проклятья.
Габриэль умылась в тазу, наполнив его холодной водой из кувшина. Затем она вынула из седельной сумки голубое платье, встряхнула его, чтобы немного расправить, и надела поверх синих нижних юбок, уже высохших у очага. Когда она, умытая и причесанная, спустилась вниз по лестнице на кухню, Гастон, взглянув на нее, тут же отвел взгляд в сторону, занявшись приготовлением кофе в закопченном походном чайнике, который захватил о собой. Красота Габриэль и ее кошачья грация до сих пор пленяли его. Любовь с новой силой готова была вспыхнуть в сердце Гастона.