Кран тоже пострадал — балка зацепила другую балку, крепко приваренную, и двойной груз развернул стрелу, стрела треснула и рухнула.
— Я виноват, нарушил приказ, прикажите арестовать.
— Кто отключил энергию? — жестяным голосом прошипел Васильев. Из толпы меж двух автобусов выскочил сутулый, крючконосый Михаил Иванович Краснощеков. Он быстро заговорил-забулькал:
— Нет, нет, моим не пришьете… не пришьете! Они технику безопасности выполняли, раз приказано — прекратить работы, они вырубили. Инструкция! Вы же сами говорили — инструкция мать порядка.
— А гла-зза у вас где?.. — простонал Васильев и больше ничего не сказал Краснощекову.
Из штаба двое парней в белых халатах осторожно несли на носилках белокурого Леху. Леха-пропеллер стонал. Медленно светало небо, и видны были синяки на лице рабочего, колени странно вывернуты. Машина с красным крестом, приняв груз, укатила.
Неожиданно мигнула фотовспышка. Это Владик Успенский в замшевой курточке, в ботинках с бренчащими на ходу триконями принялся, бегая вокруг, щелкать толпу, секретаря обкома, Васильева, Титова. Он при этом истерически хихикал от страха:
— Я назову эти снимки «Ожидание!» Встаньте вот так… сделать мужественные лица! Центрее, центрее!
Васильев заорал:
— Немедленно вон отсюда!
Люди лезли в автобусы, выключали фонарики. Из-за Седой сопки на кремовое небо чуть вылезло, показало краешек жгучежелтое солнце, мигом одело теплым золотом живую массу людей… Что же будет с плотиной? Нас всех сейчас сметет?..
(Нет нескольких листов. На верхнем уголке 446-ой страницы красным фломастером написано: Через неделю Васильева сняли с должности, назначили Титова. — Л.Х.)
…Милиционер привел Хрустова в женское общежитие, по коридору первого этажа в левое крыло — в комнату кастелянши.
— Видишь, Лев Николаевич, — вежливо сказал румяный парень в новенькой форме. — Одна у нас каталажка, да и та занята. Три бича с вокзала неделю сидят, выясняем, девать некуда. Придется тебе тут, не убежишь — там, за стеной, женский душ… девчонки го… нагие.
Хрустов трагически молчал. Милиционер подошел к разобранным кроватям, поднял тяжелую раму с сеткой и пружинами, подумал, перегородил ею дверь.
— Ты ведь сварщик? Можно было, конечно, электрод дать, чтобы сам себя изнутри замуровал этими койками. Но еще неизвестно, будут ли судить…
— Будут, — с вызовом ответил Лев.
— Дело-то не заведено, — вздохнул парень. — Жаль, конечно, несолидно, я понимаю тебя. Мы же по-прежнему, Лев Николаевич, в бараках ютимся. На всех других стройках милиция как милиция — новые дома, решетки, красота! — Он перешел на шепот. — Ты бы поговорил с Васильевым… я же знаю — вы друзья. Скоро новый дом сдают… может, даст хоть комнаты две?
— А вы подожгите свой барак, — посоветовал Хрустов, сверкнув глазами, как завзятый террорист. — Сразу получите!
— Как? Сами?.. — испугался милиционер.
— Ну, давай я, — предложил деловито Хрустов. — Мне теперь все равно. Годом больше, годом меньше.
— Ты? — Милиционер думал. И покраснел. — Ладно, глупости-то! Сидите! Придут с передачами — чтобы никаких колющих и режущих предметов. Не положено! — Он посопел в раздумье, оставил Хрустову пачку сигарет и ушел.
Хрустов сел на пол и закурил, слушая, как за стеной шлепают босые ноги, льется вода, визжат и поют девчонки… «Беда, беда… Сотрясение мозга. А я его еще толкнул вчера. Прости, Леха. И не умирай. Я во всем виноват. Кто же знал… А знать надо было. Надо было учесть и то, что могли ток отключить. Но котлован мы спасли? Большие краны спасли? Ну и что? А Леха? У него раздроблены колени… Будет он ходить? Преступник я. И ждет меня тюрьма. Надо готовиться, перестраивать психику».
Услышав в коридоре перешептывание, явно девическое, Хрустов оскалился и запел блатную песенку, которую когда-то слышал от Климова:
Как там дальше? Придется же, небось, петь в колонии. Чтоб не быть белой вороной.
— К тебе можно? — раздался девичий голос.
Не глядя на дверь, Хрустов уже знал, кто там. Но такой у него характер — узник, вытянув шею, смотрел как бы за окно, где плавали в небе свободные птицы. И не сразу ответил: