Андре Савиньон
Золотое дно
Глава I
Письмо
Едва я вошел в «Олений Рог», как увидел двух незнакомцев, сидевших за одним столом с моим крестным. Крестный обернулся, кивнул мне головой и пробормотал:
— Вот парнишка, о котором я вам говорил. — Но незнакомцы были поглощены каким-то ожесточенным спором и едва промычали что-то, даже не взглянув в мою сторону.
Я нашел в уголке свободный стул и присел на краешек. Так вот он, этот кабачок «Олений Рог»! Насквозь прокуренный, обложенный дымом, точно ватой, с влажными, слезящимися стенами, с дребезжащими стеклами окон, завешенных пестрыми тряпками. Писк скрипок, пьяный смех и вой за столиками, женский визг; крепкие «морские» словечки, чей-то залихватский свист, стук притопывающих ног — все сливалось в один дикий безобразный рев, как будто огромное разъяренное животное вопило от неистовой боли. Портовые рабочие, грузчики, матросы, оборванцы, уличные музыканты, чистильщики сапог, нищие, проститутки — все двигались, орали, пели, выли и пропивали, вместе с последним грошем, забываясь в дымном, хмельном чаду, в пьяном угаре, в буйстве разгоряченного тела… Незнакомцы за столиком моего крестного лопотали что-то на бретонском наречии… Я не все понимал, но слышал только, что они всячески костят и поносят какого-то «папашку Менгама».
Вдруг кто-то стукнул кулаком по столу и завопил:
— Пусть папашка Менгам шлепнется пьяный в канаву, пусть вспучит ему брюхо дохлыми лягушками, пусть вползет ему в глотку гнилая жаба и пойдет он мертвым ко дну с семипудовым камнем на шее!..
И сразу же всю горячку оравших и ругавшихся людей сняло как рукой. Как будто от того, что они пожелали «папашке Менгаму» такой приятной смерти, для них самих жизнь стала раем. Физиономии просветлели, заулыбались, морщины разгладились, и все трое стали беседовать тихо и мирно, как будто они никогда в жизни и не бесновались.
Прислушиваясь к разговору, я узнал, что одного незнакомца звали Корсен, а другого Калэ. Его жена была владелицей кабачка «Олений Рог». И Корсен и Калэ были моряками, как и мой крестный, Прижан, служивший капитаном на судне «Бешеный».
Вдруг дверь кабачка тихонько приоткрылась, и мне стало так не по себе, как будто не Менгаму, а мне самому в глотку залезла гнилая жаба. В коридоре в тени, за порогом, стоял кто-то, как будто и человек… Только он не двигался, не говорил ни слова… стоял, скрестив руки, туловище откинув назад. Я разглядел шляпу, большую, напяленную на самые уши, и глаза, налитые кровью. Человек показался мне маленьким и щуплым, может быть, потому, что уж очень здоровенные и высокие парни были мой крестный и его приятели. Только рожа у этого маленького человека была такая, что сам дьявол плюнул бы и отвернулся. Минуты две он стоял и пялил на нас глаза. В кабачке все стихло… Было даже слышно, как скрипят соломенные сиденья на стульях. И вдруг сразу стало легче дышать… Я поднял голову… Вижу, рожа в дверях куда-то скрылась. Корсен выругался:
— Проглотили бы черти собственный хвост! До чего надоела мне эта морда. Вот морда!
Мой крестный только дернул плечами. И, странно, все вдруг заговорили тихо, точно возле покойника…
Нужно сказать, что всего два часа назад я приехал в Ламполь, куда меня послала мать, у которой я в конце концов вымолил согласие отдать меня в моряки. В Ламполе стояло судно «Бешеный», капитаном которого был двоюродный брат моей матери и мой крестный, Прижан. Мать надеялась, что если я поплаваю на «Бешеном» в хорошую бурю, то моя страсть к морю выветрится сама собой.
А пока я, попав в совершенно чуждую мне обстановку, с любопытством осматривался и благоговейно взирал на окружавших меня моряков, которых до сих пор я видел только на картинках. Хотя я со дня моего крещения ни разу не встречался больше с крестным Прижаном, но сразу же почувствовал к нему симпатию. Он был гигантского роста, загорелый до того, что казался почти краснокожим, взъерошенный, косматый, с маленькими черными усами, которые он беспрестанно покусывал. Вид у него всегда был очень озабоченный, а выражение лица такое, что было ясно, что этот человек сумеет проложить себе дорогу в жизни.
Корсен был немножко поменьше ростом, но зато плотнее и мускулистее. На его улыбающейся физиономии сверкали два зеленых глаза, блестящие и яркие, как у кошки. Он был кудряв, как баран, и покрыт волосами до кончиков пальцев, точно обезьяна. Самым высоким из всей компании был Калэ. Головой он почти касался потолка, и на широкие плечи можно было смело положить куль муки, весом пудов десять.
Осмотрев и изучив моряков, я только что хотел приняться за совершенно остывший суп, как дверь снова отворилась, и человек с пакостной рожей вошел и сел как раз против нас, у самого окна.
И снова все замолчали.