Матрос помоложе процедил сквозь зубы, не глядя на меня:
— Надо полагать, что там было что-нибудь важное… Я готов побиться об заклад, что кто-то подкладывает Менгаму жирную свинью… Так ему, впрочем, и надо!
И, испугавшись, что сказал слишком много, он повернулся спиной.
К вечеру трюм «Бешеного» был набит доверху новой добычей.
Вероятно, беспрерывный лязг и звон железа раздражал Датского дога. Жандарм глухо лаял всю ночь, и на лай его отзывалось двадцатикратное эхо.
Глава III
Папаша Менгам и его портфель
Кажется, мне надо на минуточку вернуться назад. Дело в том, что я забыл рассказать, что в ту ночь, после драки в кабачке «Олений Рог», когда мадам Калэ и Мария Наур вышвырнули драчунов на улицу, я остался в кабачке один и Мария Наур, племянница старушки Калэ, сказала мне:
— Ты ведь нездешний, и тебе некуда идти, на ночь глядя. Оставайся здесь до утра.
Я поблагодарил и, свернувшись клубочком на деревянной скамейке, уснул моментально, усталый после этого бурного, шумного и беспокойного дня.
Проснулся я под утро. Уже стало светать. Меня разбудил скрип двери и чьи-то крадущиеся шаги. Слипающимися от сна глазами я рассмотрел человека с острой, тонкой, лисьей мордочкой. Он прокрадывался тихонько и осторожно, озираясь по сторонам, и вздрогнул, когда строгим голосом Мария Наур окликнула его:
— Что вам надо, Луарн?
Мария подошла к стойке и нагнулась над коробками папирос, сортируя их…
Я видел ее пушистую косу, обернутую вокруг головы, и пышные локоны, падавшие вдоль щек. Человек, которого она назвала Луарном, подкрался совсем близко и спросил:
— Они получили письмо?
Мария кивнула головой.
— И из-за этого письма они подрались?
Она снова кивнула головой и показала ему глазами в мою сторону, как бы предостерегая. Но он не обратил на это внимания.
— Письмо надо достать во что бы то ни стало. Там ключ!
Мария приложила палец к губам и подошла к окну. Выглянув на улицу, она сейчас же откинулась назад, пробормотав:
— Они идут.
Человек с лисьей мордой, как тень, выскользнул из комнаты. Через несколько минут в кабачок вошли мой крестный, Калэ и Менгам.
Я притворился спящим.
Вот и все.
Несмотря на то что я видел «лисью морду» только мельком, сквозь сон, в полумраке раннего утра, я отлично запомнил и фигуру, и мелкие хищные черты, и когда на палубе «Бешеного» встретился лицом к лицу с одним из матросов, то едва не вскрикнул:
— Луарн!
Я узнал его сразу же и инстинктивно старался держаться подальше от него, но он, очевидно, совершенно не замечал такого «щенка», каким я был в то время, и даже не помнил, что Мария Наур показала ему глазами на какой-то комочек, свернувшийся в углу.
Сказать по правде, кроме «лисьей морды» на «Бешеном» было еще немало людей, с которыми ни я, ни вы, да и ни один честный моряк не захотел бы породниться.
Менгам точно нарочно подбирал такую команду, которая недалеко ушла от разбойничьей шайки, и слава о «молодцах» с «Бешеного» была не очень-то хорошей. Поговаривали, что половине из них место на каторге, а другая половина бежала с каторги… И, думается мне, что, говоря так, люди не слишком преувеличивали.
Менгам, набирая экипаж, заботился только о том, чтобы его парни были настоящими здоровяками, гигантами, сильными, как битюги. Что же касается дисциплины, то этого он требовал только на судне, а сойдя на берег, команда могла бесчинствовать сколько угодно. И неудивительно, что в Ланилдуте, в Сен-Поле и других местечках набережные мгновенно пустели, а лавки запирались при приближении «судна пиратов». Когда «Бешеный» стоял в Бресте, то Менгаму, Корсену и моему крестному приходилось обшаривать по ночам все притоны и узнавать, в котором из них была поножовщина, а утром разыскивать свою команду в полицейских участках.
Нужно сказать, что Менгам, Корсен и Прижан хоть и грызлись друг с другом, как цепные псы, но держались всегда вместе и даже спали в одной каюте. Правда, это была не каюта, а скорее лавка старьевщика или какой-то склад.
Тут и кастрюльки, и тарелки, и стаканы, и бутылки, и удочки, и сачки, и охотничьи принадлежности, и компасы, и морские карты, и заржавленные пистолеты, и пробковые пояса… Был даже дырявый барабан, хранившийся, очевидно, ради курьеза.
Но обитателям каюты такой ералаш был не в диковинку и они с ним мирились. Мирились также Корсен и мой крестный и с тем, что Менгам ревниво следил за каждым их шагом и ни на минуту не выпускал их из вида.
Когда они сходили на сушу и отправлялись в какой-нибудь кабачок или когда на борту «Бешеного» затевали вполголоса разговор с кем-нибудь из матросов, Менгам обязательно выскакивал откуда-то, словно дьявол из подземелья, и ревниво втирался между ними.