Вдруг вода закипела, образовался водоворот, пузыри помчались по стенкам воронки, как бы догоняя друг друга.
— Он затопил буровую, — прохрипел Нури.
Саида широко раскрыла плачущие глаза:
— Теперь… подняться нельзя…
Матросы вытянулись, как по команде «смирно», и сурово смотрели на крутящуюся воронку… Она постепенно успокаивалась, исчезли пузыри, и только радужная пленка нефти дрожала, переливаясь в лучах прожектора.
Шлюпка с цистерной на буксире подошла к борту танкера. Матросы в мокрых робах закрепили цепи на поручнях шара и подняли его вверх.
Нури пробрался к люку и крикнул:
— Синицкий!
Глухо, как в бочке, прозвучал голос. Никто не отвечал.
Быстро спустившись в шар, Нури вытащил оттуда мокрую шляпу.
Синицкого там не было.
Глава двадцатая
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ПОДВИГОМ?
Васильев чувствовал, что задыхается. Он слышал грохот падающих камней, словно лавина неслась с горы…
Темнота. Тускло светит лампочка электрического фонарика, словно и ей не хватает воздуха. Неумолчный грохот и плеск… Неужели все еще заполняется водой буровая?..
Он помнит, что повернул рычаги и сам открыл краны, для того, чтобы впустить воду. Это было необходимо, так как в буровой взорвались новые баллоны с кислородом и начавший уже постепенно затухать пожар стал разрастаться еще сильнее.
Помнит он, как зашипел выпускаемый воздух, заклокотал пар, вода с ревом ворвалась в изолированный отсек буровой.
Теперь отрезаны все пути, дом не сможет всплыть наверх…
Тусклый луч фонарика осветил почерневшую от огня стену буровой. На ней дымилась краска. Васильев приложил руку.
«Постепенно остывает», подумал он и пошел по коридору, освещая путь желтоватым лучом.
Это последнее прощанье… Через несколько минут он откроет все кингстоны. Ворвется вода, и все будет кончено… Васильеву казалось, что лучше встретить смерть мужественно, сразу, не мучаясь, не задыхаясь, как суслик в заваленной норе. Но в сознании еще теплилась далекая, неясная надежда.
Инженер вошел в комнату с зеркальным окном черного иллюминатора, потушил фонарик и стал смотреть, как светится фосфоресцирующими огнями подводный мир.
Проплывали, словно призраки, диковинные глубоководные рыбы; чешуя их светилась… Одна подплыла к окну и уставилась на Васильева немигающими глазами, похожими на зеленоватые виноградины.
Васильев поднялся вверх по винтовой лестнице и зашел в штурманскую рубку.
Здесь было все, как и прежде. Стояли приборы, покрытые чехлами, светилась в темноте стрелка большого компаса… Инженер поймал себя на невольном движении: ему захотелось поправить завернувшийся край чехла у локатора.
Он по привычке проверил, выключены ли все приборы, провел пальцем по стеклу компаса — нет ли пыли… Не верилось, что через несколько минут подводный дом станет склепом в морских глубинах…
Дышать становилось тяжелее. На сколько же времени хватит воздуха?
Васильев боялся об этом думать.
Вот он снова у себя в кабинете. Сел за стол, положил фонарик.
Развернул тетрадь на последней странице, посмотрел дату: «30 сентября», взял карандаш.
«Что можно сейчас написать?.. Кто это прочитает? — мелькнула мысль. — Однако тетрадь с записями найдут, если когда-нибудь поднимут подводный дом. Записи, наверное, пригодятся тому, кто станет восстанавливать его. Здесь указаны все недостатки конструкции…»
Можно, не задумываясь, отдать всю свою жизнь только затем, чтобы на один день придти в институт и сказать: «Дорогие друзья, вот здесь ошибки, здесь я не додумал, здесь я не учел. Надо их исправить, и тогда подводный дом станет тем, чем он должен быть…»
«Пусть моя тетрадь хоть в какой-то мере этому поможет», подумал Васильев и встал.
Он знал, почти был уверен, что тетрадь обязательно найдут… его тоже. Что при нем останется? Он осмотрел карманы своего костюма, выбросил ненужные записки, застрявшие в уголках билеты московского метро, пригласительный билет на праздник в институт…
Бледный луч, отраженный от раскрытой тетради, слабо освещал экран видеотелефона.
Совсем недавно на этом стекле Васильев видел живую и, как теперь ему стало ясно, бесконечно близкую Мариам…
Может быть, только сейчас, когда Васильев один на один остался со всей прожитой им жизнью, он мог признаться самому себе, что в жизнь эту неожиданно и властно вошла Мариам. Он не слышал ее ответа, когда спросил, ждет ли она его, но, кажется, прочел этот ответ на смущенном девичьем лице.
Васильеву захотелось написать ей несколько строк. Это будут его последние слова… Последние?.. Ему показалось невероятным, что он сам, собственной рукой расписывается в своем бессилии. Как будто он добровольно прощается с жизнью… Она недаром прожита. И если погиб его подводный дом и сам он скоро задохнется в этой стальной коробке, то останется «золотое дно» открытое инженером Васильевым и его друзьями. Скоро с плавучих островов опустятся вниз гибкие трубы высасывать нефть из подводных недр…
«Что же написать в последней записке?» думал капитан подводного дома.
Он скользнул по столу рукой, чтобы найти карандаш и неожиданно нащупал пластмассовую коробочку. «От куда она здесь?» подумал инженер и поднес ее к свету. Это оказался магнитофон Синицкого. Васильев повернул рычажок. Послышалось легкое жужжанье, затем шипенье…
— …Итак, продолжаю свой дневник…
Инженер узнал голос Синицкого. Из крохотного репродуктора слышались слова, записанные в дневнике студента:
— …Теперь мне кажется, что я узнал Васильева. Что мне в нем особенно нравится?..
Из-за спины инженера просунулась рука и потянулась к аппарату.
«Нет, это мне только чудится, — решил Васильев. — А может быть, это конец? Уже галлюцинации?»
Рука спокойно повернула рычажок. Магнитофон замолчал.
Инженер схватил фонарик и вскочил с кресла. В дрожащем, мигающем свете, словно на экране старого кино, он увидел улыбающееся лицо Синицкого. Васильев зажмурился и снова открыл глаза.
— Простите, пожалуйста, — робко проговорил студент. — Я бы не хотел, чтобы вы слушали дальше…
— Как вы сюда попали? — не помня себя от изумления, закричал Васильев. — Вы же были в цистерне!
— Не пришлось. Нури завернул люк и отправил вверх только мою шляпу… Я сначала вылез из шара, а потом уже постучал… Чуть было не застрял в шлюзе!
— Зачем вы остались? — негодовал Васильев. — Уж не думаете ли вы, что мне доставит удовольствие смотреть на вас, как вы будете здесь задыхаться?..
— Да что вы, Александр Петрович! Я вовсе не хотел этого, возразил Синицкий, машинально вынимая гребенку из бокового кармана.
Руки его дрожали. Заметив гребенку, он хотел было положить ее обратно, но смущенно улыбнулся и стал быстро причесываться. Ему казалось, что этим он сможет скрыть волнение… Он здесь вдвоем с Васильевым. Неужели инженер опять будет упорствовать?
— Александр Петрович, шары еще остались, — умоляюще прошептал студент. — Я прошу вас… Очень прошу!
«Ну что сделаешь с этим парнем? — с чувством горечи и невольной теплоты подумал Васильев. — Ради меня он обманул Нури, хотя тот всегда говорил, что человек, который его обманет, дня не проживет… А может быть, он и прав? Сколько времени этот юноша может прожить без воздуха?.. Как назвать его поступок? — спрашивал себя инженер. Подвиг? Нет. Не таким мы привыкли представлять его, вспоминая светлые образы людей, отдавших жизнь за счастье Родины…»
Так думал Васильев. А перед ним стоял простой парень со взъерошенными волосами, стоял, приглаживая непослушные вихры, и улыбался… Он никогда не видел ни бомбежки Севастополя, ни битвы под Орлом. Он не жил во время блокады в Ленинграде и не был комсомольцем Краснодона. В те суровые годы в далекой деревушке на Урале, сидя на полу в заснеженной избе, он складывал из кубиков слово «Родина»… но слова «подвиг» он еще не знал. И только позже о значении этого слова ему рассказали люди и книги.