кий, и то порой в мыслях шатнешься, чего только и не
придумаешь, да тут и устрашишься. А если человек у
ПОТОМ
27
править собою? Так неужели он сам по себе и нет над
ним чужой воли? Тут и грех рядом, куда как легко во
грех скатиться...»
3
Где-то перед вешним походом семги-залетки поста
вил Коля База под самой деревней сетки: думал, какая
рыбка дуриком ульнет; но хорошо, если за неделю с де
сяток камбалешек взял. Снял парень снасть, развесил
сушить на изгородь, подле самой избы, а потом с де
лами и забыл о ней. Так и вялилась снасть-брошенка, и
еще бы один бог знает, сколько под ветром и дождем
болтаться ей, если бы не один случай. Перед самым
штормом забегали коты, и один угодил в сетку, запутал
ся там, бился об изгородь и истошно выл. Старухи
спать не могли:
— Экой леший, Коля База подрядился котов имать!
Мать не стерпела более такой пытки, да и сосе
док стыдно, вышла на улицу, но кот рассвирепел по-
худому, таращил глаза и пушил усы: не подступиться
к нему. Малаша взяла, да ножом и выхватила кусок
сети на метр. Так и убежал кот с тем обрывком.
Хоть и побаивалась поначалу мать, но сын ничего
не сказал, вернувшись с тони, только хмуро покосился.
Потом в бане намылся, стал молодец-молодцом: волос,
светлый, овсяный, осыпался до плеч — тоже мода нынче
такая, от города парни отставать не хотят, совсем не
стригутся ныне, мать с ножницами, и не подступись к
сыновней голове, а мастера на деревне нет, по каждо
му случаю надо в город попадать, и не раз тут обли
жешься, пока задумаешь ехать. Да и то сказать — две
сти километров куда длинней рубля: туда семь целко
вых, да обратно семь, да на прожитье сколько, так что
на стрижку головы добрую тридцатку клади. Ничего,
пусть до осени походит с гривой до плеч, думала М ала
ша, любовно озирая сына. Лицом-то весь обгорел, ко
жа с носа лоскутьями лезет, а зубы-то по всему подбо
ру железные. Как уходил в армию — свои были, а вер
нулся с железяками: говорит, крепче кусать, даже ж е
лезо по железу не тупится. Все врет, поди, смеется над
матерью. Но баской парень, весь в отца, тот, покойни
28
ровой: и самовары ладил, и часы чинил, из дерева ре
зал всякое, из меди лил, глину брал за кладбищем»
формы наделает, со зверобойки, бывало, мешки гильз
привезет, ии одной не оставит. Лил звездочки для ле
бедок, оказались лучше заводских, дак премию триста
рублей послали. Колесо изобрел землю мерять: как по
вернется — так шесть метров. А у сына того прилежанья
нет, только к вину забота, да как бы скорее в лес с
ружьем убежать; еще стрельнет себя как ли нечаянно,
много ли надо жизни себя лишить...
Сын встал, головою под притолоку, и мать подня
лась подле сыроежкой лесной, скособочилась, одно пле
чо выше другого, ласкала сына светлыми полуслепыми
глазами, вздыхала, чуя сердцем беду. «Ты надолго-то
не пропадай. Опять на всю ночь». А Коля База лишь
ежился, когда мать обирала с него несуществующие со
ринки. Любовно оглаживала Малаша единственного сы
на, и тосковало ее горестное сердце: так уж хотелось
старой, чтобы в доме порядок был, чтобы сын работу
хорошо исполнял да молодую жену в дом привел — не
какую-то бабу с двумя сколотными — и чтобы внуков
еще лонянчить-погулькать.
— Ты с Зинкой-то насовсем, иль как?— спросила
вдруг робко и, не ожидая от себя подобных слов, до
бавила для того, наверное, чтобы приноровиться к
сыну, ловчее и надежнее умоститься в его душе:—
Если насовсем, дак веди. Доколе кобелем шастать, лю
дей смешить.
— Не знаю, ничего не зпаю. Не приставай...
Казалось, сам бог создал Зинку для семьи и уюга,
по она оставалась одинокой. Маленькая, с матово глад
ким и упругим лицом, с вечно удивленными черничина
ми глаз, она, наверное, так же удивленно и словно бы
незаметно для себя принесла на свет сначала Юрку, а
потом и Тольку, однако ни первого отца своего ребен
ка, ни второго не сумела привязать к себе. Но словно
и горя никакого не случилось с нею, точно поджидала
Зинка что-то, ведомое только ей, потому как на при
пухших губах всегда блуждала неопределенная улыбка,
а в глазах жила невысказанная просьба. Зинка ходила
29
занавеской, и легкий ситец колыхался под ее локотка
ми, словно бы там обнимался кто.
Коля База лежал на диване, протянув костистые но
ги на задний валик, и ему было хорошо. Он прислуши
вался, как шелестит платьем Зинка, мягко ступая ма
ленькими узкими ногами, как возится на полу ее сын
Толька, и ему захотелось до слезы в глазах, чтобы так
оставалось всегда. А для того, чтобы счастье продолжи
лось, нужно было сказать: «Зина, давай поженимся».
Но одно дело было просто кавалериться, постукивая
ночью костяшками пальцев в темное окно, потом, зами
рая, нетерпеливо переступать ногами и вглядываться
в белый призрак лица, проступивший на стекле, и, еще
не достигнув крыльца, уже представлять бог знает что,
с бешено рвущимся вон сердцем слушать, как хлопает
ся деревянный вертлюг и чмокают по половицам босые
ноги, а после в прохладном сумраке сеней тихо, чтобы
не потревожить детей, обнимать Зинку, пропавшую где-
то под мышкой, и слушать жадной ладонью горячее,
сонное ее плечо, как поначалу робеет оно и смущает*
ся, а потом, привыкнув словно, все послушнее подает
ся навстречу, и на тыльную сторону Колькиной ладони
опадает горячо вспыхнувшая щека. Во всем этом было
что-то греховное и запретное, отчего кровь вскипает и
бросается в виски особым образом, когда становятся
лишними всякий смысл и порядок, ибо остается только
страсть, переполнившая сердце, а телом владеет истома,
сладко потянувшая каждую жилку. Эти похождения
можно вспомнить наедине, и они ярко расцветут в па
мяти самой интимной подробностью; их можно сберечь
в сердце, чтобы при случае сравнить Зинку с другой
женщиной; ими можно похвастать в пьяном кругу дру
зей и почувствовать себя мужчиной.
А с женой уже все станет по-другому, жена всегда
одна, всегда рядом, стареющая на твоих глазах и бы
стрее тебя, потому что для себя ты надолго еще красив
и молод; жену не бросишь так просто, когда наскучит,
и если случится, что разминутся ваши дороги, то неожи
данно почувствуешь, как приросла она к тебе, ибо
сердце ее склеилось с твоим, ее душа переселилась в
твою, чтобы полонить и подчинить, а руки ее, которых
ты никогда не замечал, вдруг окажутся частью твоего
30
устоявшийся быт, но и ту кровь, которая течет в вас,
ибо она стала общей кровью, а иначе жизни дальнейшей
не будет — не будет тогда никакой жизни.
Может, и не думал обо всем этом Коля База, всего
вернее, что не думал, но словно бы кто держал парня
за язык, и уж который день не мог сказать он этих трех
слов: «Зина, давай поженимся» — хотя уже точно ре