283
земли, побрел двором, цветущим огородом, и толстое
смолевое дерево оставляло за собою серую пыльную
рану.
Талька все не приходила, и Понтонер, расслабленно
хукая грудью, спустился в погреб, в сумрачную про
хладу, потоптался на дне, оглаж ивая ладоныо шерохо
ватые стояки, словно пробуя их крепость, потом открыл
маленькую дверку в подземный схорон и повалился на
скамейку, подложив под голову колпак. Здесь было
совсем прохладно, пахло сыростью, прелой землей и
легким тленом, который источали запревшие доски,
уже хваченные плесенью. Но эти запахи Понтонеру
были приятны, он как бы отдыхал телом и душой, улы
баясь совсем по-детски, вздыхая облегченно и вороча
ясь на жесткой скамейке. Все же леж ать было неудоб
но, но зато сидеть совсем хорошо («Как хорошо сидеть-
то, боже ты мой!»), вытянув ноги и ощущая лопатками
надежную крепость стены. Никто тебе не мешает, ни
кто не гудит над самым ухом, и тишина благословен
ная.
Но и сидеть почему-то тоже быстро надоело. Понто
нер зашел в нужничок —по всем санитарным правилам
оборудован, — в кладовку заглянул, заж ег свечу и про
бежался взглядом по еще пустым пыльным полкам и
подумал, что даж е здесь, глубоко под землей, откуда-то
берется пыль. Но желанное успокоение от всего увиден
ного не приходило, а вроде бы какое-то беспокойство
незаметно подтачивало душу, и непонятное возбуж де
ние тихо вливалось в разум и не давало усталому телу
покоя. Надо было двигаться, что-то делать или просто
ходить бесцельно. Понтонер огляделся: показалось ему,
что в сумрачном углу, который с трудом доставали
тусклые отблески дневного света, кто-то сидит и наблю
дает за ним; враждебные шорохи слышались отовсюду,
словно земля дыш ала, потея и задыхаясь от дневной
жары. Вместо успокоения пришел глухой страх, и П он
тонер сам себе показался маленьким и увядающим, з а
живо захороненным в могильном склепе. Он почувство
вал мертвую невыносимую тяжесть земли, которую он
уже олнажлы в войну испытал, когла все его тело было
наполнено холодом и страхом, и сейчас Федору почуди
лось, как трещат, подламываясь, стояки, сочится сквозь
284
прочь: сначала — в вертикальный колодец, потом по
веревочной лестнице, часто обрываясь, поднялся на
верх и упал на траву, все еще в своем болезненном во
ображении переживая, как течет на него земля и засы
пает ноги, спину, грудь, вливается в рот и наглухо ду
шит, Понтонер услышал даже, как немеют ноги и серд
це едва ворочается внутри, неожиданно и больно под
скакивая.
И в какой-то миг безудержного страха ему захоте
лось, чтобы годы повернули вспять, чтобы Федор П он
тонер стал просто Федькой Чудиновым, заводилой око
лотка, мечтающим стать генералом, а этот бункер —
всего лишь ребяческой забавой.
— Чего разлегся — простудиться хочешь? — неожи
данно окликнула жена. Понтонер раскрыл глаза, еще
плохо соображая, где он, и увидел повитые синими ве
нами толстые ноги, будто жеваный, подол платья — и
глухое раздражение, почти ненависть вновь проснулось
в душе, и он внезапно поймал себя на мысли, что с удо
вольствием бы увидел Тальку мертвой. А жена все
топталась над ним недовольно. — Вставай давай. П ро
студишься еще, а потом пенькайся с тобой. Да и некогда
мне тут прохлаждаться.
Понтонер молча встал и с неохотой, качаясь у пес
чаной стенки, стал спускаться по веревочной лестнице,
цепко хватаясь за перекладины. Нужно было подгото
вить для стояка основание, и Федор стал выбирать ло
патой грунт, низко клонясь лицом, и кровь горячо при
лилась к вискам. Сверху тоненькой струйкой сыпался
песок, он попадал за шиворот, неприятно оседая на
коже, лез в рот и скрипел на зубах. Понтонер иногда
разгибался и видел над собой Тальку, ее широкие бо
сые ступни, которые даже отсюда казались непомерно
растоптанными. Талька будто случайно ногой пихала
песок вниз и, наклонясь над ямой, смотрела на мужа
черными блестящими глазами. Федор порой кричал
Тальке, внутренне одергивая себя: «Эй, ты, ну хватит
тебе! Лучше помоги».
Но какое-то странное желание владело женой: она
холодно улыбалась одни мм губами и, словно бы распа
ляя Понтонера, все подгребала босыми ногами песок и
сталкивала его вниз.
285
захотела, корова? — раздраженно одернул ее Понтонер,
вглядываясь в Талькино лицо и ненавидя его.
— А ты не кричи, ты голос не повышай. Нашелся
тоже мне командир, — невольно пугаясь в душе его
темного голоса, ответила Талька и, отодвигаясь от ямы,
может, случайно тронула пяткой песчаную кромку.
— Ну сволота, я тебе сейчас покажу командира! —
глухо растравляя себя, шептал Понтонер, вылезая из
колодца, а Талька стояла на коленях у ямы и удивлен
но и тупо смотрела на коричневый колпак мужа, на его
обветренные, распяленные лестницей ладони, все вгля
дывалась вниз, словно разгады вала у рождественского
колодца судьбу свою, и не могла стронуться с места.
Ей бы сейчас вскочить да бежать межой подальше
от греха, больно запинаясь пальцами о сухие комья гли
ны, внутренне вздрагивать и охать, слыша догоняющее
нетерпеливое дыхание, а потом запереться в задней го
ренке и не пускать к себе злодея, а вечером, будто м еж
ду прочим, выйти и даж е повыхаживаться над своим
дедкой-старичишкой. А она вот стояла на коленях, слов
но не в силах была подняться с земли, и затравленно
глядела, как кряхтя вылезает из колодца муж, как не
торопливо стряхивает с колен мучнистую пыль, как
что-то пугающее говорит ей и грозит пальцем, а потом-
идет обочь ямы, высоко поднимая ноги.
— Я покажу тебе, как выхаживаться над мужем,—
тихо бормотал Понтонер, забы вая все цветистые слова
и свое деликатное обхождение: дикая кровь проснулась
в нем и забурлила, да и кого ему тут было остерегаться?
И Федор пошел на жену, мстительно, до ноющей боли
в скулах сжимая зубы. Не давая Тальке подняться, он
неожиданно по-футбольному пнул ее ногой в лицо, в
растерянно жалобную улыбку и пустые захолодевшие
глаза, и жена неряшливо опрокинулась на спину, слов
но поскользнулась на гололеде, а Понтонер стал пинать
Тальку в живот, и в спину, и в бока, куда нога успевала.
И, теряя сознание, Талька закричала гаснущим голо
сом:
— Он ведь убьет меня!..
286
— Хоть вы-то, Кронюшка, хорошо живете. По-зряш
ному не ссоритесь, уступаете друг другу, — говорила
Л изавета Чудинова брату, оглаж ивая его плечи и стря
хивая с него невидимые соринки. А Геля все стоял на
мостках и не мог дождаться, когда дядя и мать спус
тятся с крыльца: за столом неожиданно засиделись —
теплое расположение нашло вдруг на всех — и о вре
мени забыли, хорошо Геля вспомнил, и сразу заторо
пились, дядя Кроня лаковые туфли, морщась, натянул,