заплакать. Не дожидаясь матери, он пошел угором до
мой, почему-то замедляя шаги и все ожидая увидеть
Понтонера, злого и с топором в руках. М ать догнала
его около калитки, и, видно, неясный страх сына пере
дался ей, потому что она неожиданно сказала:
— Ну зачем ты, Геля, его так? Он ведь мстить нач
н е т .— Но Геля смолчал, только нервно шевельнул пле
чом, узкими сенями прошел в комнату и встал столбом
посреди нее, словно бы недоумевая, почему он здесь;
потом так же потерянно, растирая ушибленные козанки
пальцев, сел за стол. Он слышал, как наплывает, скап
ливается в его душе неотвратимое чувство одиночества,
и, закры вая лицо ладонями, вдруг спросил с болью в
голосе:
— М ама, почему я такой урод?
Мать не уловила, о чем сказал сын, но в его голосе
расслыш ала что-то знакомое своему состоянию, пере
житому ранее, потому сразу напряглась душой, даж е
290
единственные материнские слова, которые могли бы
утешить его.
— Все ладом будет, все хорошо, сыночек мой, ми
лый ты мой мальчик. — И ее ладонь робко зависла над
головой сына, словно мать не реш алась погладить его.
12
Мать возилась на заулке, прикладывала в полен
ницу дрова; в окно Геле видно было, как она останав
ливалась, словно бы в изумлении, и, щурясь, всматри
валась в вечереющее солнце, что-то отыскивая в нем,
и смутная добрая улыбка блуж дала по ее лицу. Мать
была в одном легком сарафанчике и из окна казалась
девчонкой, кукольно легкой, сотканной из прозрачного
солнечного материала. Вдруг она вздрогнула, встала
в тень поленницы, словно бы спряталась от солнца, и
сразу оделась в густые вечереющие сумерки, постарела
лет на сорок. На задворках раздались крики, там, на
верное, снова начиналась война: что-то бубнил Федя
Понтонер, не сказавший за всю свою жизнь ни одного
громкого слова, но сейчас в его голосе сквозила угроза,
и чисто по-бабьи, заглуш ая криком голос рассудка,
боль и растерянность, вопила Талька:
— Он меня бить еще!.. Растутыра хренова, глот!
Подавись своим житьем! Пойду всем расскажу, какой
ты хороший. Он еще пинать меня задумал, кулацкая
душа. Я все расскажу, меня Советская власть в обиде
не оставит. С лава богу, не в старое время живем. Пой
дем, сынушка, пойдем. Погляди на него еще раз, какие
паразиты бывают.
Талька показалась из-за угла, она пятилась задом,
нащупывая носками половицы, чтобы не споткнуться,
в одной руке — огромный чемодан, в каких южане обыч
но возят на базары фрукты, локоть оттягивал узел, н а
верное, с подушками, и поверх него леж ал меньший
сын. Геля еще какое-то время смотрел на тяжелую
Талькину спину и думал: «Неужели он когда-то любил
эту женщину?..» Потом спохватился. И, уже болезненно
ж алея ее, побежал на крыльцо.
— Если уйдешь, больше не приходи! — еще услы
шал Геля последние слова и столкнулся с холодным
10*
291
ж е отвернулся и пошел назад, хлюпая по мосткам про
сторными калошами.
■ Подавись своим житьем, все одно сдо-хнешь! ——
вопила Талька. Потом спохватилась, что кричать уже
некому, устало уронила чемодан, уселась на него, как
на вокзале, широко расставив ноги.
Старший сын, тонкий, как ивовая ветка, стоял р я
дом, опершись рукой о покатое материно плечо, в боль
ших глазах его были старческая печаль и недоумение.
А Талька, мельком взглядывая на Гелю, вывалила бе
лую, разбухшую от молока грудь и, чуть заслонив ее
плечом, ткнула в рот малому:
— Н а, ешь давай... Пинать задумал. Меня мамушка
за жизнь ни разу не задела, а он, злодей...
Л иза Чудинова, которая до сих пор спокойно стояла
в тени костра спиной к Тальке и все так ж е мерно и
ровно склады вала поленья, подталкивая их ладонью,
словно бы она была слепая и глухая, тут не сдержалась,
бросила холодно:
— Вот поживи-ко одна, помайся, как мы стра
дали...
Но Талька промолчала, лишь посунулась вниз, сгор
билась над ребенком еще больше.
■ Куда ты сейчас? — спросил Геля, вдруг подумав,—
что на дворе вечер и куда же денется эта, в общем-то
не чуж ая ему женщина, которая когда-то разбудила
в нем первую и самую светлую любовь.
— У меня мама в Городке, к ней поеду...
— Куда хочет пусть девается, — желчно откликну
лась мать.
— Не бойся, к вам не полезу, — с вызовом сказала
Талька, подняв голову с тяжелой копной волос, и Геля
мельком подумал, что лицо ее, чуть оплывшее, поте
рявшее четкость очертаний, по-прежнему привлекатель
но.
— Хватит, ну хватит вам, — оборвал Геля перепал
ку. — Скоро ночь, куда сунешься?
— Добрые люди приветят...
— Больно ты кому нужна, королева, — обернулась
мать. — Ну как, больно хорошо теперь? С двоима-то
потаскайся, подними-ко двоих, вырости, тогда поймешь
чужое страдание.
292
Талька и спрятала грудь в лифчик. — Пойдем, Тиша,
мальчик мой. Пойдем от этих зверей подальше.
— Мы звери, это мы? Ах ты, сука! Поди отсюда,
а то сейчас пропинаю, чтобы духом твоим здесь не пах
л о ! — зло крикнула Л иза Чудинова.
— Ну хватит тебе, — пробовал заступиться Геля.
— Чего хватит, чего хватит? Тоже мне заступник.
М ожешь и ты проваливать. — Она подскочила, пнула
ногой чемодан. — Все проваливайте, чтобы и духу в а
шего здесь не было. — Зап л акала навзрыд, расслаб
ленно побеж ала в дом, и оттуда, из сеней, еще слабо
донеслось: — Все, все проваливайте...
У Тальки было меловое, оплывшее лицо, белые губы
мелко дрожали, но в темных глазах, нарочито безраз
личных, не промелькнуло и тени тревоги или иного
чувства, как ни вглядывался Геля в их черную глубину.
Талька так и стояла, тупо одергивая на груди оборки
и потряхивая ребенка. Потом, будто не видя Г ел и ,—
а может, она и не видела его, — убитая неожиданным
несчастьем, подхватила чемодан и, подволакивая ноги,
пошла на улицу.
— Куда ты? — пугливо спросил Геля, слыша, как
больно стучит в висках и ж арко раскалы вается голова.
Он оглянулся и увидел в просвете окна неясный рас-
плыв материнского лица, мелькнула ее рука, и вырезная
занавеска задернула стекло.
— Тиша, пойдем ко мне, я тебе кисточку подарю ,—
позвал Геля.
Тонкий, как стебель, мальчишка по-совиному глянул
на мать, и слабая рука его с громадным узлом на лок
те неуверенно задрож ала.
— Пойдем, чего ты, мужик или кто? Вместе рисо
вать будем. А мамка пусть идет куда хочет.
— Отстань, чего прилип, как смола, — вяло отмах
нулась Талька.
— А, да ну вас! Как нелюди какие. С вами только
так нужно поступать, — вдруг вышел из себя Гелька,
выдернул из Талькиной руки чемоданище, который ока
зался неожиданно тяжелым, словно набитым камнями,
и, не оглядываясь, поволок его в дом. Угарно кружилась
голова, руки ватно ослабли, но раздраженный Геля
каким-то усилием воли заставил себя идти. Когда он
293