- Брось, Арепка, не причитай. Чарга мы спасли, и тебя спасу в случае чего.
- Ох, не знаю я… И не ворожила давно. Всё уже забыто. - На её морщинистом, высохшем лице промелькнула некая загадочная игривость.
- Как же можно сие забыть? Ты ж впитала с молоком матери, Чаргу помогала. И не удивлюсь, если вдруг поведаешь, что и Насте передала своё мастерство. - Он взглянул на девочку, а она хихикнула:
- Ну уж мастерство!.. Так, по мелочам… Мамушка Арепушка, уступи же княжичу, погадай, пожалуйста…
Нянька ещё упрямилась и придумывала всякие увёртки, но в четыре руки её уломали. Посерьёзнев, бабка проговорила:
- Так и быть, попробую… Не люблю я этого, потому как силы много теряешь, цельный день потом пролежу пластом… Ну да как тебя не уважить, княжич, особливо коли сам наполовину половецких кровей? Но скажи по чести: сообчить всю правду или токмо одно хорошее?
Осмомысл тревожно хрустнул пальцами:
- Нет, сполна.
- Что же, вольному воля, светлейший… Настя, подсоби. Как решусь рассудка, спрашивай меня постепенно, плавно. А потом щёлкни по затылку, чтобы я очнулася.
- Хорошо, Арепушка, так и сделаю.
Старая колдунья взобралась на стол и легла на него, руки перекрестив, как покойница. И велела девочке:
- Ты держи свечку ровно, над моим лицом, но чтоб воск не капал на лоб, а не то проснуся.
- Знаю, знаю, не беспокойся.
Та прикрыла глаза, начала шептать какие-то заклинания. Постепенно её лицо, жёлтое в отблесках свечи, сделалось восковым совершенно. Нос и подбородок страшно заострились, а глаза запали. «Господи, помрёт!» - испугался княжич и хотел было осенить себя крестным знамением, но не стал, боясь, что оно сорвёт ворожбу.
- Мамушка Арепушка, слышишь ли меня? - ровным голосом произнесла Настя.
Женщина ответила через сжатые губы:
- Слышу…
- Видишь ли младенчика, маленького княжича, народившегося сей ночью?
- Вижу… вижу…
- Хорошо ли будет расти, сделается ли отроком, а потом и мужем?
- Хорошо… сделается справным…
- Добрым али злым?
- Добрым… но упрямым…
- Станет ли он слушаться родителев?
- Плохо… Вижу их раздоры великие… скверные раздоры…
- Будет ли женат?
- Да, два раза… наплодит детей - мальчиков троих…
- Доведётся ль ему покняжить?
- Да, не слишком долго…
- Отчего недолго?
- Происки врагов… Много лет проведёт у чужих людей…
- Доживёт ли до старости?
- Не успеет…
- Отчего не успеет? Что, его убьют? Нянька тяжело задышала:
- Нет, нельзя, нельзя… ничего не вижу… Ярослав прошептал:
- Про меня спроси: молодым ли умру?
- Матушка Арепушка, а про Осмомысла расскажешь ли? Но пророчица больше не могла говорить, только мелко вздрагивала всем телом. Внучка Чарга вздохнула:
- Не серчай уж, княжич, но ея силы на исходе… Надоть пробуждать, - и довольно сильно шлёпнула Арепу по темечку.
Ясновидящая открыла глаза. Перестала дёргаться, и её лицо начало оттаивать, возвращаясь к жизни. Наконец, поймала молодого отца в поле зрения и спросила мягко:
- Вышло, нет? Ты остался довольный? Он погладил старуху по худому плечу:
- Благодарен, милая. Ты открыла мне многое… Я велю, чтобы вас обеих потчевали сытнее.
- Нет, спасибо, не нужно… Нам хватает всего…
- Перестань: от хорошего хуже не бывает. - Посмотрел на девочку: - До свиданья, Настя. Позаботься о нянюшке. Я потом ещё загляну.
- Будем рады, княжич.
По дороге в свою одрину сын Владимирки думал об услышанном. В целом предсказание его успокоило: мальчик не умрёт в детстве, вырастет большой, народит ему внуков; ну, а то, что нравом будет непрост, это ничего - у кого из нас характер примерный?
И уже в одрине, помолясь, отходя ко сну, напоследок отметил: «А Настасья вырастет красавицей. Вот кому-то повезёт с молодой женою… Жалко, что не мне!» Да, в отличие от Арепы, он пророком не был. И не мог предугадать последующие события…
8
А судьба Осмомысла предрешилась в Киеве: Изяслав велел уничтожить Владимирку за его своеволие и постыдное вероломство. Он сказал Берладнику: «Делай с ним что хочешь. Я на все твои действия закрою глаза. Ибо не желаю выглядеть посмешищем перед Гейзой. Мне король поверил и не стал продолжать войну. Что ж, выходит, зря? Нет, терять союзника-унгра не могу. А тем более - мужа сестры. Выручай, Иване». Вместе с тем двигаться походом на Галич оба не имели ни времени, ни возможностей. Значит, приходилось искать новые пути. И тогда Ростиславов сын вспомнил о кольце Петра Бориславича.
Навестив старого учителя, жившего опять во дворце киевского князя, он радушно воскликнул:
- Ну, давай мириться! Я в шатре у себя непотребно вспылил и теперь жалею.
А наставник ответил:
- Ты вспылил-то правильно. Это я жалею, что позволил себя уговорить галицкому прохвосту. Видишь, как оно обернулось всё. Перемышль вновь не наш, я у Изяслава вроде прихлебателя. Тяжело, Иване.
- Тяжело, конечно. Но исправить можно. Дядька посмотрел с недоверием:
- Ты к чему это клонишь, не пойму?
- Надо подсобить Изяславу, чтобы он вернул себе Перемышль.
- Да каким же боком?
- Съездить в Галич и забрать у Володимерки крестоцеловальные грамоты, раз он их нарушил.
- Ну, забрать - и дальше?
- Дальше ничего. Остальное с ним сделают другие. В том числе и я.
- Ты поедешь тоже?
- Уж само собою. Только под другим именем, в платье простого мечника, изменивши внешность.
Пётр догадался о возможных последствиях и поник. Помолчав, сказал:
- Ладно, с Володимерком расквитаешься, это дело святое. Сядешь в Перемышле. Я с тобой поселюсь, это хорошо. Но куда денешь Ярослава? Он не виноват, убивать его жалко.
Бывший ученик рассмеялся:
- С Володимерком меня не равняй, я своих братьев не травлю… Прогоню, и всё. У него жена - Ольга Долгорукая, вот и пусть едут в Суздаль.
- Обещаешь?
- Слово тебе даю. Памятью клянусь моего родителя - убиенного Ростислава Володарьевича: пальцем Осмомысла не трону.
- Ну, тогда больше нет сомнений. По рукам!
Сборы получились недолгими. Проводить боярина вышел Изяслав - в шапке с горностаевой оторочкой, шубе нараспашку. Трижды поцеловал и заверил:
- Положись во всём на Ивана. Я ему доверяю. Как избавится от злодея и ворога, присоединит к Волыни Галицию, купит для тебя в Перемышле дом. Сможешь коротать свою старость. А захочешь возвратиться ко мне - милости прошу.
- Благодарствую, княже. Надо будет обдумать. Ехали неспешно: Пётр Бориславич сидя в санях, как ребёнок, укутанный волчьими и медвежьими шкурами, а десяток всадников по бокам - в том числе и Берладник. Ночевали в монастырях и на несколько дней задержались в Теребовле, ожидая окончания сильной вьюги. К Галичу приблизились в самый разгар крещенских морозов.
В городе Болшеве (ныне - Болыповцы) Ростиславов сын перекрасил бороду и усы, сделав их из светлых тёмно-рыжими, и подстриг на иной манер, а поверх шрама на левый глаз повязал чёрную широкую ленту - вроде бы кривой. В платье простого мечника, на себя прежнего он теперь действительно походил мало.
- Ох, гляди, распознает Володимерко, заподозрит неладное и убьёт, - сетовал наставник. - Может, и меня заодно.
- Не узнает, - усмехался Иван. - Я ему попадаться-то на очи не стану. Наше дело простое - состоять при конях дружинных, задавать им овса. И в палаты носа не покажу.
- В чём тогда твоя доля будет?
- Тайна за семью печатями. И никто о ней знать не должен.
В Галич въехали около полудня. О прибытии киевлян вскоре доложили Владимирке. Он вначале от встречи с Бориславичем отказался, но прогнать не прогнал и велел разместить в гостевых палатах кремля. В том-то и состояла его ошибка. Потому как из гостевых палат можно при желании посетить винный погреб. Или поварню. Завести дружбу с виночерпием. Или стряпками. Словом, получить доступ к яствам и питью князя…