А в конце письма шли поклоны от Ольги Юрьевны, Фроси и Володи, «многие лета» и другие добрые, сердечные пожелания.
Ясно, что всего в пергаменте не изложишь, да и на словах не всегда поделишься - даже с близкими тебе, сочувствующими людьми. Угнетало же молодого галицкого правителя многое.
Первое - бояре. Заявились к нему с просьбой восстановить упразднённое Владимиркой вече. Больше остальных разорялся Феодор Вонифатьич - сын убитого князем девять лет назад Вонифатия Андреича. Говорил, что предки были нас не глупее, и собрание лучших галицких людей выйдет всем на пользу, а особенно Ярославу, ибо страсти, выплеснутые на сходе, много безопаснее сохранённых в душе тайно. Осмомысл обещал подумать. Он боялся усиления власти бояр. Знал, что в Великом Новгороде те вообще помыкают князем, вече может его сместить. Но, с другой стороны, ясно понимал: лучше так, чем перевороты и заговоры. Колебался, взвешивал, ни на что в конце концов не решаясь.
Во-вторых, удручали дела на юге княжества. Там шалили половецкие племена, возглавляемые ханом Чугаем. Не встречая на пути никаких серьёзных преград, поднимадцсь по Днестру всё выше и выше, контролируя даже такие важные крепости, как Ушица и Коломыя. Грабили купцов, воровали скот. Появились даже первые беженцы. А война с Изяславом отвлекла силы, не дала возможности дать достойный отпор степнякам. Положение было скверным.
В-третьих, начались неурядицы в семье. После рождения дочери Ольга Юрьевна располнела ещё сильнее, не влезала ни в один из прежних нарядов и страдала одышкой. Это отрицательно повлияло на характер княгини: вздорность, мнительность, подозрительность, ущемлённое самолюбие, кое-как подавляемые ею вначале, - неожиданно вылезли наружу, расцвели пышным цветом. Женщина превратилась в фурию. Всем и вся она была недовольна, била слуг, упрекала мужа, что теперь от него ласки не дождёшься. Ревновала дико. И закатывала скандалы по малейшему поводу.
- Значит, это Ульянка Олексовна? - спрашивала у князя нервно.
- Что - Ульянка Олексовна?
- Та, с которою ты живёшь скрытно?
- Да с чего ты взяла, родная? - удивлялся он.
- Отпираться глупо. Я своими очами зрела. При словах: «Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!» - ты облобызал ея трижды не в ланиты, но устами в уста.
- Да Господь с тобою! Не было такого.
- Было, было. И она зарделась почище красна солнышка. Мне ль не понимать: просто так сего не случается.
- Вот ещё придумала! Дочери Олексы Прокудьича нет ещё пятнадцати!
- Тем греховнее, что ты ея соблазняешь.
- Матушка, окстись! Я невинен перед тобою, аки агнец Божий.
- Не лукавь, голубчик. На твоём месте каждый бы польстился на ея красоту, гибкость стана да лебяжью выю! Я-то сделалась вон какая. Толстая, противная, старая. И тебя потянуло к этой паве.
- Хочешь, поклянусь Христом Богом, что и в мыслях не держал?
- О, не поминай имя Господа всуе. Да ещё по такому поводу. Он тебя покарает, покарает, я знаю! - И плакала.
Неизвестно, чем бы кончились эти постоянные стычки, если бы не новая беременность у княгини. Как и раньше в такое время, дочка Долгорукого становилась мягче, умиротворённее, посещала храм, жертвовала средства на монастыри. И теперь тоже загорелась мыслью основать при женской обители Варвары Великомученицы школу для девочек из богатых семей. Муж не возражал, даже обещал присутствовать на открытии. Он задумался только об одном: верно ли жена предлагает - вместе с первым набором взять и Янку с Настей. Обе подружились, за обеими присматривала Арепа, и владыка Галича не был уверен, надо ли столь круто изменять их быт - ведь занятия в школе требовали, чтобы ученицы жили в монастыре. Но княгиня настаивала: дескать, это станет хорошим примером для боярских семей, кто пока боится расставаться с дочками, - коли сам Осмомысл посылает воспитанниц, находящихся под его опекой! Чтоб не нарушать хрупкого спокойствия, воцарившегося в семье, Ярослав согласился. И пошёл лично сообщить о своём решении.
При его появлении девочки и нянька низко поклонились, а когда услышали о его высочайшей воле, сильно испугались. Старая половчанка сразу стала выть:
- Ой, да за что ж такая немилость, для чего ты нас разлучаешь, разрываешь сердце, в чём мы провинились, чем не угодили?
- Дура, замолчи! - рассердился князь. - Никакой немилости и в помине нет. А наоборот: в этой школе соберутся лучшие болярышни города, их обучат многим языкам, разбираться в древней истории и в священных книгах, шить да вышивать, управляться с домом. И любой жених впоследствии будет считать за честь взять себе такую образованную невесту. Так заведено в Киеве, и в латинских странах Иеропии, и в Царе-граде. Мы не хуже.
- Понимаю, батюшка, - утирала слёзы старуха, - но душа-то болит. Как я без нея, как она без меня? Да и к Яночке тоже прикипела…
- Не беда, привыкнете. По воскресным дням можно приходить в гости… А тебе, Арепа, я придумал новую обязанность: станешь обучать княжича и княжну половецкому языку, сказки им рассказывать, песни ваши петь. Тоже не без пользы.
Та благодарила, целовала своему господину руку, но по-прежнему не могла сдержать вздохов. А девицы отнеслись к новости по-разному. Дочь Берладника, круглолицая десятилетняя коротышка, с голубыми глазами-омутами, безразлично моргала, стоя истуканом. Но зато внучка Чарга - радостно, с улыбкой. Ей исполнилось тоже десять, и она походила на прекрасный лесной цветок - нежный, благоухающий, выросший без помощи садовника и поэтому не тепличный, а жизнестойкий. Чёрные глаза весело горели на продолговатом смуглом лице. В первое мгновение стала утешать пожилую наставницу, обнимала, гладила, а потом обратилась к князю - просто, без смущения, как к хорошему другу:
- - Вот ведь как чудесно! Я люблю учиться. Каждый Божий день открывать для себя что-то новое, важное и умное. Люди столько всего придумали! Страшно умереть, так и не узнав ничего из этого.
И опять Ярослав не сдержался, взял её головку в ладони, заглянул в зрачки и поцеловал в переносицу. Отстранившись, перекрестил и напутствовал:
- Сохрани тебя Бог, Настасья. Мы тебя привечаем. Будь достойна нашего внимания.
- Постараюсь, батюшка, мой свет, княже. Я люблю тебя и твоё семейство от всего сердца. И молюсь во здравие ваше.
Он кивнул и вышел.
Посетив открывшуюся школу, осмотрел учебную залу, вышивальные мастерские, трапезную, кельи, сад и огород при монастыре и остался доволен. Поблагодарил Ольгу за душевные хлопоты об устройстве этого дела и пожертвовал игуменье - матери Манефе - несколько серебряных гривен. На обратном пути подумал: «Отчего мои мысли неотвязно возвращаются к сей обители, школе, ученицам? Будто бы других забот мало! Отчего судьба крошки-половчанки трогает меня? Только ли в ея ангельском лице скрытая причина? Или в чём-то другом, более глубинном?» И не смог ответить. Может - побоялся.
3
Да, само собой, в письмах обо всём не напишешь (мало ли кому невзначай попадётся в руки пергамент!), и предусмотрительный Юрий Долгорукий остерёгся указать в послании к Ярославу главную причину своего радушного отношения к Ивану Берладнику. А причина была проста:
Ростиславов сын предложил суздальскому князю помощь в истреблении Изяслава. Для чего тратить средства, силы, воинов, чтоб ходить в походы, если можно тихо-мирно застрелить его на охоте или задавить в одрине подушкой? Риск велик, естественно, но игра стоит свеч. И Берладник брал его на себя - при условии, что, в случае воцарения Юрия в Киеве, он ему подарит Волынь. Правда, у Долгорукого были другие виды на обширное Волынское княжество, но решил согласиться: пусть сначала покончит с соперником, а уж там видно будет! И ударили по рукам.
Первое, что пришло в голову Ивану, это подменить Изяславу невесту. Ту должны были привезти из Обези (современной Осетии) на ладье через море и днепровское устье, а затем, у порогов, намечалась встреча с выехавшим из Киева пожилым женихом. Небольшим отрядом головорезов можно было бы напасть на охрану, перебить, настоящую царевну зарезать и, переодевшись в платья покойных, выдать за претендентку на место княгини специально привезённую из Суздаля девушку. Трудность состояла в последней: где найти такую, чтобы согласилась, не выдала, с мастерством сыграла иноземку-южанку и не побоялась убить своего «нареченного»? Нет, на подготовку ушло бы слишком много времени, а его как раз и не хватало. Шансы на успех оказывались ничтожными.