Посреди этих препирательств во дворец нагрянуло четверо сватов, засланных Якуном. В праздничных нарядах, в лентах через плечо, изъяснялись они прибаутками-шутками, как положено в таких случаях («ваш товар - наш купец» и тому подобное) и нахваливали своего жениха. Смысл был такой: для чего враждовать, если разногласия можно разрешить полюбовно? Дескать, выходи замуж за отважного главаря берладников и посей мир между ними и половцами. А бесстыжий русич пусть отваливает, куда пожелает, мы его не тронем. Более того: атаман просит передать, что совсем не настаивает на христианском обряде, он согласен жениться по языческим правилам.
Тулча попросила на размышление день и уединилась в своих покоях.
- Что, готовиться в путь-дорогу? - спрашивал Олекса, едучи на лошади рядышком с Иваном по безлюдному берегу Берлада.
Тот не отвечал, глядя на тропинку насупленно.
- Не переживай, - приобадривал его галицкий боярин. - Мало ли на свете невест! Новую тебе сыщем.
- Да какую новую! Или ты не видишь: сердце прикипело к степнячке, думать ни о ком больше не могу. Это Чарг проклятый, видно, наколдовал.
Наконец дочь Кырлыя объявила о принятом решении. Чуть заметно волнуясь и слегка краснея, девушка сказала:
- Будь что будет, но останусь с Иваном. Так желает дедушка, так велит моё сердце. Галичанина полюбила крепко. Я пойду покрещусь, а потом мы поженимся. - Подняла глаза, посмотрела на суженого-ряженого и спросила: - Счастлив, чай?
Молодой человек стоял, словно кряжистое дерево посреди дубравы, ясно улыбался. От избытка чувств вымолвил одно:
- Ладушка моя, Тулча! Я навеки твой! Та спросила с ироничным прищуром:
- Ой ли? Не изменишь ли?
- Вот те крест, что не вру! Пусть иначе отсохнет моя рука!
Завертелись приготовления к свадьбе: резали баранов и кур, шили дорогие одежды, лентами и цветами украшали дворец. Приходской священник церкви Николая Угодника побеседовал с половецкой княжной накануне крещения, объяснил ей смысл будущего обряда, рассказал о сути учения Иисуса. На другое утро совершилось таинство, и к Ивану, дожидавшемуся на улице, вышла его нареченная, получившая имя Акулины. Чинно раскланялись друг с другом и расстались на сутки - до венчания, чтоб, согласно обычаю, проводить холостую жизнь: на «мальчишнике» и «девичнике» соответственно.
Но как следует погулять не позволило неожиданное известие: в горницу к Ивану ворвались двое стражников-половцев и, коверкая русские слова, сообщили, что из терема украли невесту.
- Как - украли? - приподнялся из-за стола жених. - Кто украл?
- Люди Якуна, однако. Их узнал Татур. Бросились в погоню, но, конечно, никого не догнали: похитителей след простыл. А наутро во дворец притащился поп и, упав на колени, стал молить о прощении: ночью в дом к нему ворвались берладники и заставили силой, угрожая покалечить попадью и детей, обвенчать Якуна и Акулину. Стало быть, они теперь - по церковному канону - супруги.
Бедный Звенигородец ничего сразу не сказал, только походил взад-вперёд по горнице, заложив руки за спину, поглядел в оконце, покачался с пятки на носок и обратно, а затем, обернувшись, хрипло произнёс:
- От жены до вдовы - шаг один. Это я устрою.
4
Тулча-Акулина приоткрыла глаза и увидела, что лежит на лавке в небольшой угрюмой избе, а в углу сидит отвратительная старуха, прямо Баба Яга, с шишковатым бородавчатым носом и неимоверно большими зубами, выпиравшими из-под нижней губы, как клыки кабана. Дочь Кырлыя села и спросила в смятении:
- Где я? Кто ты? Ведьма прокряхтела:
- Мы в лесной избушке, вдалеке от Берлада. По наказу Якуна, станешь жить при мне и охранничках-берладничках, что тебя стерегут снаружи. Просидишь на воде да хлебе, коли будешь и впредь упрямиться и не сделаешься его супругой на деле.
Потерев лоб ладонью, половецкая атаманша постепенно восстановила в памяти: как её скрутили трое неизвестных, залепили рот, вытащили из терема, бросили поперёк седла и умчали в ночь; как в лесной пещере, в отблесках костра, под всеобщий гогот и посвист полупьяных разбойников, обвенчали с Якуном насильно; как она отказалась с ним уединиться и ударила его по причинному месту носком сапожка; как Якун едва не упал, но потом очухался и ответил страшным ударом в голову… Больше она ничего не помнила.
Бабка продолжала:
- А когда не будешь зловредничать, он тебя простит и возьмёт к себе, чтобы ты жила за ним припеваючи.
Тулча огрызнулась:
- Ишь чего! Раскатал губу! Век ему меня женой не видать. Лучше пусть убьёт.
А карга на такие её слова даже бровью не повела. Чуть ли не зевнула:
- Стало быть, убьёт. У него это просто.
Обе помолчали. Наконец Акулина тоном избалованной девочки объявила:
- Я хочу до ветру! Выведи меня!
- Завсегда пожалуйста. Подымайся. Но учти, касатка: убежать от нас у тебя не выйдет. Нам Якун наказывал: лучше застрелить, чем позволить улепетнуть. Мы головушку свою подставлять не можем.
На дворе только рассвело, веяло прохладой, и огромные сосны окружали домик со всех сторон великанами из старинных сказок. У крыльца сидели двое сторожевых, вставших от скрипа дверных петель. Увидав старуху, а за нею Тулчу, преградили путь:
- Стой! Куда? Нам пущать не велено.
- Тихо, ирод, - шикнула охранница на берладника. - Может, ей в избе надо оправляться?
Стражники, подумав, позволили:
- Ладноть, пусть к ближайшим кустикам отбежит. Только ты и мы вкруг стоять будем.
- Не посмеете! - ощетинилась девушка. - Стыд и срам какой! Я при вас не сяду.
- Как желаешь, матушка. Коли хочешь терпеть - мы не возражаем.
Сидя под кустом, половчанка сказала сама себе:
- Ничего, ничего, срок ещё придёт, вы за всё ответите…
Между тем Иван во главе половецких воинов, подчинившихся ему по приказу ханши Карагай, окружил квартал, где обычно обитали берладники. Но нашёл в домах только стариков и жён с малыми ребятами. По рассказам, их мужчины усвистели вчера с Якуном на охоту. Поразмыслив, звенигородец обратился к Татуру:
- Слушай, брате, что тебе скажу. Выбирай подручных - одного-другого - и скачи с ними в дальний лес. Разыщи Якуна. Передай: все дома с домочадцами берладников у меня в руках. Заживо спалю, коли не отдаст мне обратно Тулчу. И ещё добавь: коли ты с подручными не вернёшься к вечеру, я начну сбрасывать в колодцы детей. Пусть не сомневается: воли у меня хватит.
И степняк отправился исполнять задание.
К вечеру разбойники подвалили к городу, но ворота перед ними открывать не спешили. Ростиславов сын крикнул сквозь бойницу:
- Я впущу одного Татура, чтобы передал мне ответ Якуна.
Отворили дверку, врезанную в створку ворот. Половец зашёл и сказал:
- Дело плохо, однако. Он княжну отпускать не хочет. Но боится и пожара на своих улицах. И поэтому предлагает решить дело поединком. Кто из вас победит, тот и станет не токмо мужем Тулчи, но и править в городе.
Молодой человек нахмурился, размышляя сосредоточенно. А потом кивнул:
- Так и быть, согласен. Бьёмся на ножах. Никакого иного оружия при себе иметь не положено.
У посредника погрустнели глаза:
- Ох, Иване, ты идёшь на смерть. Тот пожал плечами:
- Хватит, хватит, не каркай. Прочь ступай. Драться будем полчаса спустя.
Первым из ворот появился небольшой отряд половецких воинов во главе с Олексой: он прокладывал путь, обеспечивая проезд Ивану. Наконец на караковом скакуне[7]промчался сам звенигородец - двигался как можно скорее, чтоб уменьшить берладникам возможность поразить его стрелою из лука. По краям открытой каменистой площадки оба единоборца спешились, сбросили кафтаны и остались в нательных вышитых рубахах.