пу и конвой оцепления пробился Владик Бухнов. Это был уже давно пощипанный жизнью человек, сохранивший, однако, несмотря ни на что некую моложавость и юношескую подвижность. Он принес на гроб учителя и друга посвященный ей сборник стихов, набранный и изданный в скорбные дни народного порыва. Он быстро пробежал в уже пустой зал, где при его появлении от гроба покойной молча удалились двое одетых в синие халаты служителя, и остановился над гробом. Слева от изголовья он вдруг заметил друга Сашу, изобразившего печальную мину на физиономии, оставленного тут как видно для отдачи последних минут. - Прости, мой товарищ, - проговорил поэт. - Прощай. И он положил неловкой рукой на внутреннею обшивку гроба красную книжечку стихов. Открывалась она посвящением самого Владика Бухнова, кончавшегося такими строчками: В аллеях не растопчешь кровь, - нахлынет грусть рябинных взоров. Я приношу свою любовь на гладь кладбищенских узоров. И в ту минуту, когда Владик Бухнов, глядя на белые ризы, самодовольно думал о том, как хорошо и совершенно он написал о кладбищенских узорах, и перевел свой взгляд на лицо писательницы, он увидел, что оно живое. И почудился ему вдруг под вздрогнувшими веками такой живой, такой жгучий взгляд, словно с тоской говоривший ему: " Ну что же вы меня живую хороните?.." И из левого века покатилась кровавая, смешанная с водою слеза. Безотчетным порывом рванулся поэт к изголовью и схватив голову Вероники, приподнял ее от изголовья. И словно какие-то хрящи хрустнули в этой голове. И тут же он почувствовал ее холодную, мертвую тяжесть. - Видел?.. - спросил он друга Сашку. - Ну, - ответил тот без всякого выражения. Они тут же вышли и пригласили врача. - Ничего особенного: стигма, - сказал светило, - У кого-то во время прощания на голову покойной упала кровавая слеза. Такое бывает. Молча возвращались они, потрясенные, по холодным снежным кладбищенским аллеям. - Посмотри, какое знамение, - проговорил Владик, - И как много она успела! По-настоящему работала только последние семь лет. И как много сделала! И какой знак!.. - Она всегда была сумасшедшая, - сказал друг Саша, и Владик вздрогнул. - Ты знаешь, - сказал Владик, обежав друга Сашу и подойдя к нему с другой стороны и взяв его под руку, - когда я начал писать стихи, мне часто казалось что это черт толкает меня под локоть. Один раз мне даже почудилось что он дышит мне в ухо. Тут я резко повернулся: смотрю, он стоит! Если бы ты только видел, какая у него была рожа! - Да?.. - проговорил друг Саша и остановился. Он долго молчал покачиваясь на концах своих ботинок и осмысливая что-то. Его помутненные глаза постепенно приобрели осмысленное выражение. Он внимательно смотрел на Владика. - Да?.. - еще раз спросил он, - По этому поводу нужно бы выпить. Владика оскорбило и поразило, что этот человек, сейчас, от гроба, уже забыл свою покойную жену, забыл ее, забыл сразу, мгновенно, еще не отойдя от могилы. Ведь ее прах еще не зарыли! А бытовые нужды и интересы уже увели Сашу от покойной жены и от ее памяти. - Ну что же ты! - продолжал Саша в свою очередь прихватив друга под руку и увлекая его к боковому выходу из Ваганьковского кладбища, - Пойдем со мной. Пойдем! Гуляем на мои!.. Денег у меня много. Смотри, сколько в карманах... Всех денег которые от нее остались все равно пропить невозможно, их слишком много... Нам хватит!.. - Пошли, - ответил поэт Бухнов, опустив забубенную голову. - Ты прав! Ты прав! Все равно без бутылки тут уже не разобраться. - Я всегда прав! - говорил друг Саша, увлекая приятеля в боковую аллею мимо могилы Есенина и еще дальше на узкую протоптанную в снегу в стороне за могилками незаметную тропинку уходящую в угол к самому краю кладбища и заканчивающуюся неширокой железной дверью и железными воротами, сваренными из металлических труб, где в деревянном ящике копятся использованные метлы и лежит покрашенное красной краской старое проржавевшее пожарное ведро. "Вот, вот чем заканчивается жизнь человека." - подумал поэт. 13. А в это время из жерла гудящей печи железный автомат выдвинул опустевшие носилки. И один из служителей крематория, собрав специальной лопаточкой пепел, вынес его в холодную комнату и рассыпал небольшой горкой на мраморную доску. И когда он дробил железным пестиком не перегоревшие кости, из комка пористого пепла выпала узкая пластинка железа и сверкнул луч желтого цвета. - Смотри, - сказал человек, вынимая золотое перо, - Не сгорело. И как это оно могло сохраниться? Он оттирал его огрубевшими пальцами и даже принес из своего шкафчика кусок мягкого полотна. - Пригодится, - сказал он, закладывая перо в слюдяной карманчик записной книжки и пряча ее на грудь. - Достань фужер, да поставь его отдельно, завтра в десять ноль-ноль выдавать его будем, - приказал он товарищу, показывая пальцем на стоящий на полке печальный кубок. 14 Прошла, улеглась, прибита дождями и забилась в щели пыль этого времени. Прошла память о исчезнувшей, а некогда знаменитой писательнице Веронике Тушновой, так как буд-то ее на земле никогда и не было, - вот странная история!.. Исчезла Вероника Тушнова из человеческой памяти. Так же прошла память и о знаменитых писателях Потапенко и Бальмонте. Тоже исчезли. И как буд-то никто не знает их книг, не читает их стихов и рассказов. И нигде не найдешь и не увидишь их книжки. Так исчезла и Вероника из памяти людей. Как буд-то невидимый режиссер подошел и опустил полог над тем местом где закончилась ее жизнь. Забыл ее поэт Владик Бухнов, став лауреатом комсомольской премии и депутатом. Забыл он поэзию и больше не пишет стихи. Может быть только какая-нибудь старушка найдет на даче старый журнал да прочитает ее книжку. Может быть какой-нибудь молодой человек наткнется случайно на ее рассказ в пыльном уголке и скажет: - Вероника Тушнова?.. А что это такое?.. Но есть человек что все еще помнит ее и горюет о ней. И сколько раз каждый день он поминает ее имя! Но если бы сохранилась память о ней и в других человеческих сердцах, и если бы ее книги помнили, печатали и издавали, то жил бы он сейчас не на грошовую пенсию военного прапорщика и был бы не одинок. Он тогда женился бы на красивой богатой двадцатидвухлетней вдове и жил в самом центре Москвы. Или женился бы на дочери генерала. На брюнетке. И хотя ему исполнилось шестьдесят лет, и он не знает стихов, с ним еще очень, очень можно поговорить. О любви, дружбе, частной собственности и государстве. Словом, на любую тему.