И так ей все было ясно, и видно, и понятно: и тот старый перрон, и погибшая под колесами товарного поезда собака Жулька так были понятны и видны ей, словно она смотрела на них сверху через десятки метров прозрачной голубой кристально чистой воды.
И так была понятна ей эта собака, как ни была она понятна никому на свете. И как живая вставала она со страниц ее книги. Вот она смотрит с обложки журнала, приподняв обожженную ногу.
Вот они, товарняки, стоят у причалов, готовые сдвинуться и повезти по морям российских плоскогорий песок, хлеб, чугун и гальку. Вот она, Родина.
Вставал рассвет и опять ночь падала на землю.
И какое чувство дикого непонимания рождалось у нее, когда она читала чужие произведения. Как можно так писать и можно ли жить в этом замкнутом и жалком мирке?..
Наступил день, когда в литературном еженедельнике, посвященном творчеству молодых, Вероника с удивлением прочитала свою фамилию.
" Какая же я молодежь?.. - спросила она себя, - Мне 38 лет, моя первая книга вышла шестнадцать лет назад. Правда, она была единственная, но не в этом дело."
Сразу было видно, что рецензент поставил ее на отдельную доску. Нельзя не замечать того, что очевидно.
Еще с большим удивлением она прочла в конце этой длинной статьи имя Владика Бухнова. "Не может быть! - сказала она себе."
Нет! В тексте точно стояла его фамилия. Больше того, именно посвящением ему кончался мемуар. В тексте было приведено и само произведение.
"Не секрет, - писал критический Сенека, - что в наши дни поэты утрачивают квалификацию. Чеканная, литая строка стала редкостью. Кто может теперь ею похвастаться? Тем более приятно отметить молодого поэта Владислава Бухнова. В альманахе он, правда, представлен только одним стихотворением, но оно стоит того, чтобы привести его полностью:
В МУЗЕЕ ВЕЛИКОГО ПОЭТА
Страдал
Поэт.
Погиб.
Невинный!
Теперь
Портрет
Висит
В гостиной.
Пожелаем же молодому поэту, так смело заявившему о себе, дальнейших поэтических успехов!"
4
Вероника продолжала работать, она много писала. Внутренне она успокоилась. У нее появилась уверенность в себе. А без уверенности не бывает удачи.
Ее произведения пробивали себе дорогу.
Теперь она писала по три часа в день. Да и не было смысла работать больше над произведением, если главная идея выражена.
Она работала у распахнутого окна и иногда ей казалось, что строка в ее рассказе звенит, как ночь за окном.
" Счастье! - думала она, - Откуда мне дана эта свобода, эта ясность мысли, эта уверенность в себе?.."
По ночам ей казалось, что черт показывает ей язык. И она смеялась над своими глупыми мыслями. Ну что же, ведь у каждого писателя есть свои маленькие секреты.
Наступала, приближалась зима.
Белый иней припорашивал по утрам карнизы и желоба зданий, желтые листья устилали аллеи и переулки, и ее проза становилась прозрачней и тоньше. И смешно и интересно было Веронике наблюдать, как каждое явление природы и улицы, даже изгиб черных прутьев сиреневого куста за окном, отражаются в самом характере и построении ее произведения. Она видела что природа и она сама - это одно целое, одно и то же.
В ноябрьские ночи у теплого электрического камина словно ветер нашептывал ей слова, как буд-то поземка из далей Тверского края приносила ей эти строки:
Из тьмы снегов,
холмов, соборов
несется зов
церковных хоров.
И шариковые ручки на полке камина так пахли, как в детстве, как те две первые шариковые авторучки, зеленая и малиновая, которые только что появились, как редкость. И ей их привезли и подарили. Из Польши. О, как же они тогда, в детстве, сладко и радостно пахли!
" Я только начинаю жить." - думала она.
Иногда Саша стоял за ее спиной и смотрел как она работает. И однажды он спросил:
- А что ты делаешь?
- Как что?.. Пишу.
Но зима прошла со всеми ее гирляндами и шарами. Уходила белая снежная старуха из домов и из подворотен. Самая жгучая, самая памятная зима в жизни!
5
Наступил май. Вероника похорошела и в ней появилось что-то змеиное.
Иногда, когда она писала, с ней случались легкие приступы. Как бы секунды мгновенной потери сознания. Голова начинала кружиться.
В эту ночь она писала "Круг". Книга уже вышла из объема десяти листов. Сознание было ясное и Веронике казалось, что кто-то другой, высшая сила, водит ее пером.
Когда она заканчивала тринадцатую главу, она вдруг увидела, что стеклянные глаза черта светятся зеленым огнем. В них отражались огни горевших внизу реклам.
Вероника закончила 13 главу и легла на диван, чувствуя легкое головокружение. Вдруг какое-то неотчетное чувство заставило ее подойти к столу. Она протянула руку и дотронулась до пера. Глаза черта загорелись красным огнем. " Ну конечно, - подумала она, - это отражаются огни "Аэрофлота".
Вероника склонилась к столу и начала писать "Зеленую радость". Она и сама не знала, почему взялась писать этот рассказ. Когда она писала первую строку, то не знала какова будет следующая.
И прежде Веронике всегда казалось, что ее рука не успевает записывать ее мысли и ощущения. Часто она проигрывала будущее произведение в своем сознании, так же, как Моцарт или Шопен проигрывают в голове свою будущую музыку, будучи не в состоянии сразу мгновенно занести ее на нотную бумагу. И у нее часто появлялась мысль что лучше сразу записать эти мысли и ощущения на какую-нибудь магнитную ленту, чем долго оформлять на бумаге. Мысль уносилась вперед и ввысь с космической скоростью, и она успевала записать только ведущие, самые главные и неожиданные отрывки.