— Лады.
Нахмурившись, Гуров вышел из небольшого кабинета, где допрашивал свидетеля, и постучал в соседнюю дверь. Там с еще одним свидетелем работал Крячко.
— Слушай, Стас, тебе с этим товарищем долго еще? — поинтересовался Лев, когда Крячко вышел в коридор.
— Не знаю. Не очень. А что стряслось?
— Орлов только что позвонил. Опять у него ЧП. Мне уехать нужно. Закончишь со своим, будь другом, возьми моего в нагрузку. А в другой раз я тебя выручу. Настоящие друзья должны помогать друг другу.
— Правда? А кто мне невосполнимые затраты времени возместит? Не говоря уже о нечеловеческом напряжении сил.
— Ладно, Стас, не валяй дурака! Там срочно. Я сейчас скажу своему, чтобы он подождал немножко, минут… минут… сколько?
— Сорок.
— Ладно, пятнадцать. Скажу ему, чтобы он минут пятнадцать подождал, а потом ты с ним поработаешь. Договорились?
— Нет, с этим надо что-то делать. Уже буквально на шею садятся все кому не лень. И почему это я так безропотно позволяю себя эксплуатировать?
— Спасибо, Стас, ты настоящий друг.
Дружески похлопав коллегу по плечу, полковник вышел из теплого и сухого офиса в промозглую осеннюю мглу.
Он не испытывал ни малейшего восторга по поводу своего нового задания и с удовольствием поменялся бы местами с Крячко. Ноябрь в этом году выдался на редкость дождливый и холодный, и перспектива провести несколько часов среди могил и атмосферных осадков его совсем не прельщала.
Приехав на Троекуровское кладбище, Гуров без особого труда разыскал нужное ему захоронение. Там уже дожидались оперативники.
— Здорово, ребята! — приветствовал их полковник. — Так что здесь у вас интересного?
Впрочем, вопрос был излишним. Все «интересное» находилось прямо перед глазами.
На довольно большом участке, несомненно, предназначенном для нескольких захоронений, в данный момент были две могилы. Над одной из них, обустроенной и обихоженной, возвышалось мраморное надгробие с портретом женщины и надписью: «Рябова Людмила Николаевна».
Вторая могила была совсем свежей и памятника пока не имела. На ней не было даже традиционных искусственных венков и цветов, всегда остающихся после траурной церемонии.
У края земляного холма стоял лишь простой деревянный крест. На нем виднелась табличка, из которой можно было узнать, что здесь лежит Рябова Ольга Дмитриевна.
Но сейчас поверх земляной насыпи лежал крупный мужчина с проседью в темных волосах, и рядом с этой картиной надпись на табличке выглядела странным противоречием.
— Мы уже можем работать? — спросил кто-то из оперативников.
— Да, конечно. Конечно, ребята, начинайте. Вы на меня не обращайте внимания, я тут… я разберусь, — махнул рукой Гуров.
Разобраться действительно было необходимо.
Он хорошо запомнил, что в телефонном разговоре генерал упоминал о самоубийстве. Даже утверждал, что в этом можно не сомневаться. Но сейчас, внимательно осматривая лежавший лицом вниз труп мужчины, Лев подмечал разные незначительные детали, которые невольно вызывали вопросы. И чем дольше он всматривался, тем явственнее выступали эти мелкие детали и тем настойчивее требовали ответа эти вопросы.
«Самоубийство. Да, — размышлял полковник. — Что ж, с виду похоже. Безутешный отец застрелился на могиле безвременно почившей дочери. Вон и пистолетик у него в руке. Все как положено. Причем, что характерно, так в руке и остался. И после того как пулю себе в висок загнал, и после того как умер, и после того как упал. А пистолетик ничего, нормальный. «Макаров», вполне себе тяжеленький пистолетик. Интересно, настоящий или травматика? Хотя, что касается веса, это без разницы. И тот, и другой лишь чуть-чуть недотягивают до килограмма. Не так уж просто, наверное, удержать такой вес в руках, будучи уже мертвым. Однако ж удалось. Никуда не вылетел, остался на месте. Да и сами руки далеко не всегда удается вот так аккуратно держать строго по швам. Особенно при падении. Тем более при падении в бессознательном состоянии. И уж тем более в состоянии небытия».
Картина, которую Гуров видел перед собой, нравилась ему все меньше. Слова «большая шишка из Минобороны», сказанные Орловым, он тоже запомнил очень хорошо. И сейчас у него начала болеть голова от одной мысли о том, что будет, когда дорогое начальство узнает, что это «самоубийство» — заказ.