— Не все еще кончено, Сьюзен. — Я меланхолично подумал, что никогда не смог бы стать торговцем. Не смог бы даже убедить человека, умирающего от жажды в Сахаре, что ему неплохо выпить воды. — Никогда не бывает все кончено! — это прозвучало ничуть не лучше первой попытки.
Я услышал скрип пружин и увидел, что Макдональд приподнялся, опершись на локоть. Полезшие на лоб густые темные брови явно говорили о его недоумении и беспокойстве. Его, наверно, разбудил ее плач.
— Все в порядке, Арчи. Она просто немножко расстроена, вот и все.
— Простите, — Сьюзен выпрямилась и повернула к боцману залитое слезами лицо. Она дышала часто, неглубоко и сдавленно, как это обычно бывает после плача. — Мне ужасно неловко, что разбудила вас. Но ведь действительно нет надежды. Разве не так, мистер Макдональд?
— Арчи будет достаточно, — веско заявил боцман.
— Хорошо, Арчи, — она попыталась сквозь слезы ему улыбнуться. — Я просто страшная трусиха.
— Вы проводите весь день с родителями и не находите возможным рассказать им все, что знаете. Это называете трусостью, мисс? — укоризненно заметил боцман.
— Вы не отвечаете на вопрос, — не сдавалась, несмотря на слезы, Сьюзен.
— Я шотландский горец, мисс Бересфорд, — задумчиво произнес Макдональд. — У меня есть оставшийся от предков дар, страшный временами дар, без которого предпочел бы обойтись, но он у меня есть. Знаю, что произойдет завтра и послезавтра. Не всегда, но иногда знаю. Это ясновидение нельзя вызвать по заказу, оно приходит, и все тут. За последние годы много раз так угадывал. Вот и мистер Картер подтвердит, что ошибок не было. — Я лично впервые об этом слышал. Он был такой же бойкий враль, как и я сам. — Все у нас кончится хорошо.
— Вы так думаете, вы действительно так думаете? — в ее голосе теперь звучала надежда, надежда светилась в глазах. Медленная, размеренная речь Макдональда, наивность и искренность, написанные на загорелом лице, внушали доверие, уверенность, непоколебимую веру. И это было весьма впечатляюще. Вот тот человек, подумал я, который мог бы стать великим торговцем.
— Не думаю, мисс Бересфорд, — снова многозначительная улыбка. — Я знаю. Наши неприятности уже подходят к концу. Делайте то же, что и я. Поставьте все до последнего цента на мистера Картера.
Он убедил даже меня. И я тоже стал уверен, что все уладится в лучшем виде, пока не вспомнил, на кого он рассчитывает. На меня. Я дал Сьюзен носовой платок и сказал:
— Вытри слезы и расскажи Арчи об этой работе.
— Неужели ты собираешься доверить свою жизнь этой штуке? — Сьюзен полными ужаса глазами следила, как я завязываю булинь вокруг пояса. Голос ее откровенно дрожал. — Она же тоньше моего мизинца! — В перестраховке винить ее было затруднительно: тонкий витой трос, не толще обычной бельевой веревки, вряд ли рассчитывался на внушение уверенности кому бы то ни было. Даже мне он ничего подобного не внушал, хотя я и знал его свойства.
— Это нейлон, мисс, — ласково разъяснил Макдональд. — Именно такими веревками пользуются альпинисты в Гималаях. Вы ведь не думаете, что они доверяют свои жизни тому, в чем сами абсолютно не уверены? На ней можно повесить легковую машину — и то не лопнет. — Сьюзен смерила было его своим коронным взглядом «вам легко говорить, не ваша жизнь подвергается опасности», но прикусила губу и промолчала.
Часы показывали полночь. Если я правильно разобрался в циферблатах «Твистера», максимальное время задержки взрыва, которое можно было установить, — это шесть часов. Предположим, Каррерас перехватит корабль точно в намеченные пять ноль-ноль. По меньшей мере час ему нужен, чтобы скрыться. Таким образом, бомба могла быть приведена в боевую готовность только после полуночи.
Все было готово. Дверь лазарета я предусмотрительно запер изнутри взятым у Тони Каррераса ключом, так что охранники не могли неожиданно войти в разгар событий. Если же они что-нибудь заподозрят и ворвутся силой, на этот случай у Макдональда имеется пистолет.
Сам Макдональд сидел теперь на моей койке около иллюминатора. Мы с Марстоном перетащили его туда. Док Марстон, чтобы унять боль, сделал ему укол. Я получил в два раза большую дозу — ведь мне, в отличие от боцмана, в эту ночь нога должна была понадобиться, а ему только руки да плечи. А руки и плечи у Макдональда были в полном порядке. Самые сильные на «Кампари». Я чувствовал, что в эту ночь мне их сила пригодится. Только Макдональд знал мою цель. Только Макдональд знал, что я собирался вернуться тем же путем, что и уходил. Остальные верили в мой самоубийственный план атаки капитанского мостика, верили, что в случае успеха я вернусь через дверь лазарета. Они, правда, не верили, что я вернусь. Обстановка была праздничная, но не очень.
Буллен не спал. Он неподвижно лежал на спине с каменным, угрюмым лицом. Одет я был в тот же вечерний костюм, что и прошлой ночью. Он еще не успел высохнуть, был покрыт коркой запекшейся крови. Я был босиком. В одном кармане лежал складной нож, в другом — завернутый в клеенку фонарик, на лице маска, на голове колпак. Нога болела, я чувствовал себя как после тяжелого приступа лихорадки. Но это уже не в моей власти. Было сделано все, чтобы подготовиться как можно лучше.
— Свет! — скомандовал я Марстону. Щелкнул выключатель, и в лазарете стало темно, как в могиле. Я отдернул занавеску, открыл иллюминатор и высунул голову наружу.
Шел крупный, тяжелый дождь. Холодный, косой дождь с норд-веста. Капли через иллюминатор полетели на койку. Небо черное и без единой звезды. «Кампари» по-прежнему качался — немного с борта на борт, немного с носа на корму — но это была ерунда по сравнению с минувшей ночью. Корабль делал около двенадцати узлов. Выкрутив шею, я сумел посмотреть вверх. Никого. Высунулся еще дальше и посмотрел вперед и назад. Если этой ночью на «Кампари» и светился какой огонек, то я его не заметил.
Можно было действовать. Я поднял бухту нейлонового троса, убедился, что он привязан к ножке койки и выбросил бухту наружу, в темноту и дождь. Сделав последнюю проверку другого троса, который был завязан у меня вокруг пояса и конец которого держал в руках Макдональд, сказал:
— Ну, я пошел.
Вполне возможно, что эту прощальную речь можно было произнести и с большим красноречием, но в тот момент ничего другого мне на ум не пришло. Капитан Буллен отозвался:
— Счастливого пути, малыш.
Он сказал бы куда больше, если бы знал, что я действительно замыслил. Марстон что-то буркнул. Сьюзен совсем ничего не сказала. Извиваясь, вперед ногами, оберегая больную ногу, я полез через иллюминатор и вскоре уже весь висел снаружи, опершись о проем локтями. Я скорее чувствовал, чем видел боцмана, готового травить конец, завязанный у меня на поясе.
— Арчи, — шепнул я тихо, — загни-ка еще разок свою байку. Про то, что все кончится хорошо.
— Ты вернешься прежде, чем мы заметим, что ты ушел, — бодро доложил он. — Смотри, не потеряй мой ножик.
Ухватившись двумя руками за трос, привязанный к койке, я заскользил вниз с той скоростью, с которой боцман успевал травить свой конец, и через пять секунд оказался в воде.
Она была темная и холодная, у меня перехватило дыхание. Резкий перепад температуры между теплым лазаретом и холодным океаном буквально парализовал меня. На мгновение я непроизвольно отпустил трос, отчаянно замахал руками и снова поймал его, не успев даже как следует испугаться. Боцман наверху трудился в поте лица — неожиданная нагрузка, должно быть, едва не выдернула его из иллюминатора.
Но самое худшее был не холод. Если тебе удалось выжить после первоначального теплового удара, холод еще можно некоторое время терпеть, смириться с ним нельзя, но привыкнуть можно. К чему нельзя привыкнуть, что невозможно вытерпеть — это насильственное глотание соленой воды в больших количествах каждые несколько секунд. А со мной именно это и происходило.
Я предполагал, что тащиться на веревочке за кораблем, делающим двенадцать узлов, не слишком приятно, но никак не мог подумать, что это до такой степени плохо. В своих размышлениях я забыл учесть один фактор — волны. Сначала меня тащило вверх по волне, в следующий момент она проходила надо мной, я повисал в воздухе и тяжело грохался в растущую передо мной громаду новой волны. Каждый такой удар норовил вышибить из меня дух. А когда у тебя вышибают дух, желание снова глотнуть воздуха настойчиво, безотлагательно и неудержимо. Но зарывшись лицом в волну, я глотал отнюдь не воздух, а огромные количества соленой воды. Сходные ощущения, вероятно, можно получить, направив себе в глотку струю мощного брандсбойта. Я барахтался, извивался, крутился, выпрыгивал из воды, как попавшая на крючок рыба, вытянутая на поверхность быстроходным катером.