Наконец, я все осознал. Я лежу на полу трюма, и эти огромные ящики все еще катаются и сталкиваются при каждом наклоне «Кампари». И Сьюзен. Она тоже лежит здесь.
Я приподнялся на колени, пошарил в кармане, нащупал фонарь, который дал мне Марстон, и включил его. Он все еще работал. Луч света упал на Каррераса, и я заметил лишь то, что вся передняя часть его рубашки была пропитана кровью. Испытав чувство тошноты, я отвел луч в сторону.
Сьюзен лежала на боку рядом с отражательной перегородкой. Глаза ее были открыты. Они были тусклые, помутневшие от шока, но они были открыты.
— Кончено дело.— Я с трудом узнал свой голос.— Все позади.— Она кивнула головой и попыталась улыбнуться. Вам нельзя здесь оставаться,— продолжал я.— На другую сторону площадки, быстро!
Я встал на ноги, ухватил ее под руки и приподнял. Она не сопротивлялась, но неожиданно вскрикнула и безжизненно повисла у меня на руках. Но я не дал ей упасть, перенес через перегородку и мягко положил на другой стороне.
В свете фонаря я видел, что она лежала на боку, отбросив в стороны руки. Ее левая рука, между кистью и локтем, была изогнута под немыслимым углом. Вне всякого сомнения, сломана. Когда она и Каррерас опрокинулись через край площадки, Сьюзен, очевидно, оказалась внизу, а ее левая рука приняла на себя совместную тяжесть их упавших тел, что оказалось непосильной нагрузкой. Но я ничем не мог помочь. Пока не мог. И я обратил свое внимание на Тони Каррераса.
Я не мог оставить его здесь, это было очевидно. Когда Мигель Каррерас узнает, что пропал его сын, он обыщет «Кампари» сверху донизу. Я должен был избавиться от него, но я не мог избавиться от него в трюме. Существовало только одно место, куда я мог спрятать тело Тони Каррераса без опасения, что оно будет обнаружено. В море.
Тони Каррерас весил не менее двухсот фунтов, а узкая вертикальная металлическая лестница была высотой не менее тридцати футов. Я ослаб от потери крови и обычной физической усталости. У меня была только одна здоровая нога, но обо всем этом я даже не задумывался. А если бы задумался, то невозможность того, что мне предстояло сделать, доконала бы меня еще до того, как я приступил бы к осуществлению своего плана.
Я подтащил его к лестнице, приподнял и усадил спиной к ступенькам, взял его под руки и поднимал рывками тяжелое безжизненное тело до тех пор, пока его плечи и склоненная голова не оказались на одном уровне с моими, затем быстро наклонился и, подхватив его, как это делают пожарные при спасении людей, начал подъем по лестнице.
Первый раз в эту ночь качка «Кампари» была моим союзником. Когда корабль нырял носом во впадину, кренясь на правый борт, лестница отклонялась от меня градусов на пятнадцать, и я быстро делал пару шагов вверх. Когда же «Кампари» переваливался на другой борт и лестница нависала надо мной, я мертвой хваткой вцеплялся в нее, ожидая момента для нового броска. Дважды Тони Каррерас чуть было не соскользнул с моего плеча и дважды я должен был сделать быстрое движение вниз, чтобы восстановить положение своей ноши. Практически я не опирался на свою левую ногу, всю нагрузку приняли руки и правая нога, ну и, конечно, плечи. Временами я испытывал такое чувство, что у меня порвутся мышцы, но это чувство было не хуже, чем боль в ноге, и я продолжал двигаться. Двигался до тех пор, пока не достиг верха. Еще бы пять-шесть ступенек, и я бы не выдержал.
Перебросил тело через комингс, вылез сам, опустился на палубу и сидел, пока пульс стал не чаше двух раз в секунду. После зловония тесного трюма было приятно почувствовать на лице и губах вкус дождя и порывы ветра; Я зажег фонарик, на всякий случай прикрыв его рукой, хотя было маловероятным, что в это время и в такую погоду здесь может кто-нибудь появиться, проверил карманы Каррераса и нашел ключ с табличкой «Лазарет». Затем взял Каррераса за воротник и потащил к борту.
Через минуту я был опять на дне трюма. Я нашел пистолет Тони Каррераса, сунул его в карман и посмотрел на Сьюзен. Она все еще находилась без сознания, но это лишь облегчало мою задачу поднять ее вверх по трапу. Со сломанной рукой сама она лезть не могла, а если она придет в себя, всю обратную дорогу ее будет терзать страшная боль. И все равно она снова потеряет сознание.
После упражнения с телом Каррераса задача доставить наверх Сьюзен Бересфорд почти не представляла труда. Я осторожно положил ее на вымытую дождем палубу, поставил на место доски и закрепил брезент. Я уже заканчивал, когда скорее почувствовал, чем услышал, как она пошевелилась.
— Не двигайтесь,— быстро сказал я. На верхней палубе мне пришлось говорить громко, почти кричать, чтобы она услышала меня сквозь шум шторма.— У вас сломано предплечье.
— Да,— без малейшего удивления в голосе ответила она.— Тони Каррерас? Вы оставили его...
— Все кончено. Я сказал вам уже, что все кончено.
— Где он?
— За бортом.
— За бортом? — Голос ее опять задрожал, и мне это понравилось больше чем ее неестественное спокойствие.— Как он...
— Я пырял его неизвестно сколько раз,— устало сказал я.— Вы думаете, он сам поднялся наверх по лестнице и прыгнул? Простите, Сьюзен. Не знаю, что говорю. Наверное, я еще не пришел в себя. Пошли, пора старому доктору Марстону посмотреть вашу руку.
Я помог ей прижать сломанное предплечье правой рукой, поднял на ноги, и крепко ухватил за здоровую руку, поддерживая ее на качающейся палубе. Слепой, ведущий слепого.
Когда мы добрались до носовой части палубы, я нашел там для Сьюзен относительное укрытие и отправился на склад боцмана. За несколько секунд я нашел то, что хотел: два мотка нейлонового троса я бросил в брезентовый мешок, а пеньковый конец потолще повесил на шею. Я закрыл дверь, положил мешок около Сьюзен и, пошатываясь, по скользкой, ненадежной палубе направился к правому борту, где привязал конец к леерной стойке. Подумав, решил не вязать узлов. Макдональд, который предложил эту идею, был уверен, что в такую погоду никто не заметит такого пустяка, как узел у основания стойки. А если бы и заметили, люди Каррераса не были моряками и не догадались бы потянуть и осмотреть конец. Но если бы кто-нибудь увидел висящий канат с завязанными на нем узлами, это вызвало бы у него любопытство. Я очень тщательно затянул узел вокруг стойки, потому что от этого зависела жизнь того, кто был мне очень, дорог — моя собственная.
Через десять минут мы подошли к лазарету. Мои волнения о часовом оказались напрасными. Низко склонив голову на грудь, он все еще находился в другом мире и не проявлял никаких признаков того, что собирается его покинуть. Интересно, как он будет себя чувствовать, когда проснется? Заподозрит ли он, что ему подмешали снотворное, или отнесет необычные симптомы на счет усталости и морской болезни? Я решил, что беспокоюсь напрасно. Я мог совершенно точно предположить, что когда часовой проснется, он никому не скажет о том, что спал. Мигель Каррерас произвел на меня впечатление человека, у которого разговор с часовыми, которые спят на посту, очень короткий.
Я вытащил ключ, который нашел в кармане Тони Каррераса, и открыл дверь. Марстон был за своим столом, боцман и Буллен, оба сидели в своих кроватях. Я впервые увидел Буллена в сознании с тех пор, как он был ранен. Он был бледен, изможден, его мучила сильная боль, но он не производил впечатление человека, находившегося на пределе своих сил. Очень трудно убить такого, как Буллен.
Он посмотрел на меня длительным, внимательным взглядом.
— Ну, мистер. Где вы были, черт вас подери? — При обычных обстоятельствах эти слова прозвучали бы слишком резко, но сейчас рана в легком смягчала эту резкость до хриплого шепота. Если бы у меня были силы, я бы улыбнулся, но у меня их уже не было даже на то, чтобы обрадоваться появившимся у капитана шансам.
— Минутку, сэр. Доктор Марстон, мисс Бересфорд сломала...
— Я вижу, сам вижу. Как это с вами такое произошло! — Подойдя ближе, он уставился на меня своими близорукими глазами.— Я бы сказал, Джон, что ты в большей степени нуждаешься в неотложной помощи.
— Я? Со мной все в порядке:
— Ты так в этом уверен? — Он взял Сьюзен за здоровую руку и повел ее в амбулаторию. Уходя, он бросил мне через плечо: — Ты видел себя в зеркале?