Сьюзен посмотрела на меня, ее лицо внезапно окаменело.
— О, Джонни,— сдавленным голосом сказала она, отвернулась, уткнулась в подушку и зарыдала, как будто ее сердце разрывалось на части.
Я чувствовал себя отвратительно. Протянул руку, неуклюже прикоснулся к ее волосам и сказал:
— Извините меня, Сьюзен. Но из-за того, что я отклонил...
— Нет, не из-за того, совсем не из-за того.— Она отрицательно покачала головой, а ее голос стал еще более глухим.— Все это фантазия. Нет, нет, все, что я сказала, это Правда, но просто эти несколько минут мы — как бы это сказать — мы были не здесь. Мы были далеко от «Кампари». Вы... вы понимаете?
Я погладил ее по голове.
—Да, Сьюзен, понимаю.— Я не знал, о чем она толковала.
— Это было как сон.— Я не мог взять в толк, когда начался этот ее сон.— В будущем. Далеко от этого ужасного корабля. И никто не знает, чем все это кончится, кроме нас. Мама, папа, все пассажиры верят Каррерасу, что он сохранит им жизнь.— Она опять зарыдала, затем в промежутке между рыданиями сказала: — О, господи! Мы просто обманываем себя. Все кончено. Все. Сорок вооруженных человек. Они бродят по всему кораблю. Я видела их. Спаренные посты. За нашей дверью тоже двое. Все двери заперты. Никакой надежды, никакой надежды. Мама, папа, вы, я, все мы... завтра в это время для нас уже все будет кончено. Чудеса не могут случаться постоянно.
— Еще не все потеряно, Сьюзен.— Из меня никогда не получится коммивояжера, тоскливо подумал я. Если бы я встретил в Сахаре человека, умирающего от жажды, я бы не сумел убедить его в том, что ему нужна вода.— Никогда не бывает так, чтобы все было потеряно.— Это прозвучало не более убедительно, чем моя первая попытка.
Я услышал скрип пружин и увидел, что Макдональд приподнялся на локте, его черные брови в знак удивления и озабоченности были приподняты. Боцмана разбудил, должно быть, плач Сьюзен.
— Все в порядке, Арчи,— сказал я.— Немного расстроена, только и всего.
— Извините.— Она выпрямилась и повернула залитое Слезами лицо в сторону боцмана.— Мне очень неловко. Я вас разбудила. Но ведь никакой надежды, не так ли, мистер Макдональд?
— Зовите меня просто Арчи,— очень серьезно сказал боцман.
— Хорошо, Арчи.— Она попыталась улыбнуться ему сквозь слезы.— Я просто страшная трусиха.
— Вы проводите весь день с родителями и не находите возможным рассказать им все, что знаете. Это называете трусостью, мисс? — укоризненно заметил боцман.
— Вы не отвечаете на вопрос,— не сдавалась, несмотря на слезы, Сьюзен.
— Я шотландский горец, мисс Бересфорд,— медленно начал Макдональд,— и обладаю даром своих предков. Страшным временами даром, без которого предпочел бы обойтись, но он у меня есть. Я могу сказать, что произойдет завтра или послезавтра, не часто, но иногда могу. Это ясновидение нельзя вызвать по заказу, оно приходит, и все тут. За последние годы я много раз предсказывал то, что должно произойти, и мистер Картер может вам подтвердить, что я ни разу не ошибся.— Я впервые об этом слышал. Боцман был таким же отпетым лгуном, как и я.— Все для нас кончится хорошо.
— Вы так думаете, вы действительно так думаете? — В ее голосе появилась надежда, отразилась она и в глазах. Медленная, размеренная речь Макдональда, наивность и искренность, написанные на загорелом лице, внушали доверие, уверенность, непоколебимую веру. И это было весьма впечатляющим. Вот, подумал я, тот человек, из которого получился бы замечательный коммивояжер.
— Я не думаю, мисс Бересфорд.— Опять сдержанная улыбка.— Я знаю. Наши неприятности приближаются к концу. Делайте так, как поступил я,— поставьте все до последнего цента на мистера Картера.
Он убедил даже меня. И я тоже стал уверен, что все уладится наилучшим образом, но потом вспомнил, на кого он рассчитывает. На меня. Я протянул Сьюзен носовой платок и сказал:
— Вытрите слезы и расскажите Арчи об этой работе.
— Вы что, собираетесь доверить свою жизнь этой штуке? — На лице Сьюзен застыло выражение ужаса, а в голосе была паника, когда она увидела, что я завязываю булинь вокруг пояса.— Да она тоньше моего мизинца! — Сьюзен была права: тонкий витой трос, не толще бельевой веревки, вряд ли был рассчитан на то, чтобы вызвать у кого-нибудь доверие. Он не особенно вдохновлял и меня, хотя я хорошо знал его свойства.
— Это нейлон, мисс,— успокаивающе объяснил Макдональд.— Точно такие же веревки альпинисты используют в Гималаях. Вы ведь не думаете, что они доверяют свою жизнь чему-то, в чем они абсолютно не уверены? Вы можете подвесить к одному концу этой веревки большой автомобиль, и она выдержит.— Сьюзен смерила было его своим коронным взглядом «вам легко говорить, не ваша жизнь подвергается опасности», но, прикусив губу, промолчала.
Часы показывали полночь. Если я правильно разобрался в циферблатах «Твистера», максимальное время задержки взрыва, которое можно было установить,— это шесть часов. Предположим, Каррерас перехватит корабль точно в намеченные пять ноль-ноль. По меньшей мере час ему нужен, чтобы скрыться. Таким образом, бомба могла быть приведена в боевую готовность только после полуночи.
Все было готово. Дверь лазарета я предварительно запер изнутри взятым у Тони Каррераса ключом, так что охранники не могли неожиданно войти в разгар событий.
Но если бы даже они что-то заподозрили и вломились внутрь, применив силу, у Макдональда на этот случай был пистолет.
Макдональд сидел на моей койке около иллюминатора. Мы с Марстоном перетащили его туда. Доктор Марстон, чтобы унять боль, сделал ему укол. Я получил в два раза большую дозу — ведь мне, в отличие от боцмана, в эту ночь нога должна была понадобиться, а ему только руки да плечи. А руки и плечи у Макдональда были в порядке. Самые сильные на «Кампари». У меня было такое чувство, что этой ночью мне потребуется вся сила. Только Макдональду было известно то, что было у меня на уме. Он единственный знал, что я намерен вернуться тем же путем, которым уходил. Остальные думали, что я собираюсь осуществить самоубийственный план нападения на мостик, и считали, что если мне повезет, то вернусь я через двери лазарета. Но вряд ли кто-либо верил, что я вообще вернусь. Атмосфера была отнюдь не праздничная.
Буллен уже проснулся и лежал на спине с мрачным и непроницаемым лицом. На мне был тот же вечерний костюм, который я одевал предыдущей ночью. Он еще не успел высохнуть и был покрыт коркой запекшейся крови. Я был босиком. В одном кармане у меня был складной нож, в другом — фонарик, завернутый в клеенку, на лице маска, на голове колпак. Нога болела, я чувствовал себя, как после тяжелого приступа лихорадки. Но это уже не в моей власти. Было сделано все, чтобы подготовиться как можно лучше.
— Свет! — скомандовал я Марстону.
Щелкнул выключатель, и в лазарете стало темно, как в могиле. Я отодвинул занавеску, открыл иллюминатор и высунул голову наружу.
Шел сильный дождь. Холодный, косой дождь с северо-запада. Капли через иллюминатор полетели на койку. Небо было черным, без единой звездочки. «Кампари» все еще качало, но это была ерунда по сравнению с минувшей ночью. Корабль шел со скоростью примерно двенадцать узлов. Я вывернул шею и посмотрел вверх. Там никого не было. Высунувшись, насколько это было возможно, я посмотрел вперед и назад. Если в ту ночь на «Кампари» где- то и горел свет, то я его не увидел.
Можно было действовать. Я поднял бухту нейлонового каната и, убедившись, что он привязан к ножке койки, выбросил бухту наружу, в дождь и темноту. Сделав последнюю проверку другого каната, которым был обвязан я сам и конец которого держал в руках боцман, сказал:
— Ну, я пошел.
Для прощальной речи я должен был сказать что-нибудь более красноречивое, но это было все, что я смог придумать в тот момент. Капитан Буллен отозвался:
— Удачи, малыш.
Он мог сказать намного больше, если бы знал, что у меня на уме. Что-то буркнул и Марстон, но слов я не расслышал. Сьюзен вообще ничего не сказала. Стараясь не задеть раненую ногу, я пробрался через иллюминатор и повис снаружи, опершись о проем локтями. Я скорее чувствовал, чем видел боцмана, готового травить конец, завязанный у меня на поясе.