Онемевшими, но все же работающими пальцами я развязал канат на поясе и привязал его к пиллерсу над узлом троса, по которому взобрался на палубу, и трижды дернул за спасательный канат. Через пару секунд я получил ответ— три четких рывка. Теперь они знали, что я добрался до палубы. Я надеялся, что они порадовались этому больше, чем я сам. Иначе было бы совсем плохо.
Я посидел еще минут пять, прежде чем ко мне вернулись силы, с трудом поднялся на ноги и поковылял по палубе к трюму номер четыре. Брезент впереди с правого борта был закреплен. Это означало, что внизу еще никого не было. Но я и не рассчитывал на то, что они уже будут там.
Я выпрямился, оглянулся вокруг и замер. Дождь хлестал по моей намокшей маске и мокрой одежде. В пятнадцати ярдах от себя, в направлении кормы, я увидел, как в темноте появился и исчез красный огонек. Прошло десять секунд, и свечение появилось вновь. Я слышал о непромокаемых сигаретах, но не до такой же степени непромокаемых. Но кто-то курил, и в этом не было никаких сомнений.
Легко, как пушинка, только еще тише, я двинулся в сторону свечения. Я все еще дрожал, но эта дрожь была не слышна. Дважды останавливался, чтобы определить направление и расстояние по вспыхивающему огоньку, и наконец остановился, не доходя десяти футов до него. Я почти ничего не соображал, иначе я бы никогда не решился на это: скажем, луч случайно включенного фонарика, и все было бы кончено. Но никто фонарик не зажег.
Опять появился красный огонек, и я смог разобрать, что куривший не стоял под дождем. Он стоял под брезентом, большим брезентом, укрывавшим что-то огромное. Орудие, ну, конечно же, орудие, которое Каррерас установил на корме. Брезент укрывал механизм от дождя и одновременно скрывал орудие, так что случайно проходивший днем мимо корабль ничего не заметил бы.
Я услышал приглушенный шум голосов. Говорил не куривший, а двое других, находившихся под укрытием брезента. Это означало, что всего их было трое. Трое охранников у одной пушки. Но зачем так много, ведь для этого не надо было троих? Затем я понял. Каррерас не просто так говорил о вероятности предательства в связи со смертью своего сына. Он заподозрил предательство, но его холодный логический ум сказал ему, что ни команда, ни пассажиры «Кампари» не несут за это никакой ответственности. Если его сын погиб насильственной смертью, то в ней повинен только кто-то из его людей. Изменник, убивший его сына, может нанести еще один удар, может попытаться разрушить его планы. Таким образом, на посту находятся вместе три человека. Они могут следить друг за другом.
Обойдя трюм, я отправился на склад боцмана. Пошарив в темноте, я нашел то, что хотел—тяжелый гарпун,— и пошел дальше. В одной руке у меня был гарпун, в другой — нож Макдональда.
В каюте доктора Кэролайна было темно. Я был уверен, что шторы не задернуты, но фонариком не воспользовался. Сьюзен сказала, что люди Каррераса ночью были расставлены по палубам корабля и понапрасну рисковать не стоило. И если доктора Кэролайна не было еще в трюме номер четыре, то весьма вероятно, что он мог находиться в своей койке, связанный по рукам и ногам.
Я взобрался на следующую палубу и поковылял к радиорубке. Дыхание и пульс у меня почти вернулись в норму, дрожь прекратилась, и я почувствовал, как мои руки снова обретают силу. Кроме постоянной тупой боли в шее,
над которой поработали специалист с мешком песка и Тони Каррерас, я чувствовал только острое жжение в левом бедре, там, где морская вода попала в открытые раны. Без обезболивающего укола я давно бы уже исполнял индейский боевой танец. Естественно, на одной ноге.
В радиорубке было темно. Я прислонил ухо к двери, пытаясь уловить малейший звук изнутри, и уже осторожно тянулся к дверной ручке, когда чуть было не получил разрыв сердца. С оглушительным металлическим грохотом в шести дюймах от моего уха, которое я плотно прижал к двери, зазвонил телефон. При этом звуке я окаменел, в течение пяти секунд оставался неподвижен, неподвижен, как жена библейского Лота, затем осторожно, ступая мягко, как кошка, перешел через палубу и укрылся за спасательной шлюпкой.
Я услышал неясный, приглушенный шум голоса, говорившего по телефону, увидел, как в радиорубке зажегся свет и оттуда вышел человек. Прежде чем он выключил свет, я успел увидеть две вещи: что он достал ключ из правого кармана брюк и что это тот самый виртуоз-автоматчик, застреливший Томми Уилсона и скосивший всех нас очередью. Если я должен был этой ночью свести счеты, я надеялся, что они будут сведены с ним.
Он закрыл дверь на ключ и спустился по лестнице на палубу. Я проследовал по лестнице за ним, но остался наверху. Внизу у каюты доктора Кэролайна его ждал человек с фонариком. В свете отраженного луча я увидел, кто это был. Сам Каррерас. Рядом с ним стояло еще два человека. Я не мог определить, кто именно, но был уверен, что один из них — доктор Кэролайн. К ним присоединился радист, и вчетвером они двинулись в сторону кормы. Я даже не подумал о том, чтобы пойти следом за ними. Я знал, куда они пошли.
Десять минут. Эта подробность упоминалась в сводке новостей об исчезновении «Твистера». Всего один или два человека могли привести «Твистер» в боевую готовность, и это нельзя было сделать быстрее, чем за десять минут. Это было все время, отпущенное мне на то, чтобы сделать то, что я должен был сделать. И его было немного.
Я начал спускаться по лестнице, когда все еще виднелся свет от фонарика Каррераса. Проделав три четверти пути, не дойдя трех ступенек до конца лестницы, я замер. Два человека, чьи силуэты из-за дождя были едва видны,— но я знал, что их было двое, потому что слышал приглушенный шум голосов,— приближались к лестнице.
Вооруженные люди, а они, конечно, были вооружены и почти наверняка общепринятыми в этой банде автоматами.
Они подошли к трапу. От напряжения у меня заболели руки, сжимавшие рукоятку гарпуна и открытый нож, но они неожиданно повернули и обошли лестницу справа. Я мог протянуть руку и дотронуться до них, я видел их достаточно четко, настолько четко, что мог определить, что у обоих были бороды. Если бы не мой черный капюшон и маска, они бы увидели белый отблеск кожи моего лица. Почему они не заметили мой силуэт, когда я стоял на третьей снизу ступеньке, было выше моего понимания. Единственной причиной этого, по моему мнению, было лишь то, что они опустили головы, пряча свои лица от дождя.
Несколько секунд спустя я уже был в центральном коридоре между пассажирскими каютами на верхней палубе.
Предварительно я особо не разглядывался. После встречи, которая только что произошла, я считал, что ничего уже не имеет значения, и просто вошел в коридор. Там никого не было.
Первая дверь с правой стороны, напротив каюты Кэролайна, вела в люкс Каррераса. Подергал дверь. Она была заперта на ключ. Я прошел по коридору в сторону служебного помещения погибшего старшего стюарда Бенсона, надеясь, что роскошный ковер под моими ногами хорошо впитывает воду, которая лилась с меня ручьем. Уайта, преемника Бенсона, хватил бы удар, если бы он увидел, какой ущерб я причиняю.
Отмычка от пассажирских кают находилась в обычном месте. Я достал ее, вернулся к люксу Каррераса, открыл дверь, вошел внутрь и заперся на ключ.
В люксе горели все электрические светильники. Каррерас не потрудился, уходя, погасить свет, он ведь не платил за электроэнергию. Я обошел всю каюту, открывая по очереди двери пинком ноги. Ничего и никого. Я испытал неприятный момент, когда вошел в спальню Каррераса и увидел человека в капюшоне, с одежды которого стекала вода и руки которого с силой сжимали оружие. Его глаза были широко открыты, кровь капала из левой рассеченной брови. Я увидел себя в зеркале. Мой вид вызывал не самые лучшие ощущения. Я и не знал, что порезался. Вероятно, это произошло в результате одного из моих многочисленных ударов о борт «Кампари», когда открылась старая рана у меня на голове.