«Деньги в мешке! Прямо в мешке! Все, говорит, возьмешь. Чудные господа, как им не быть тут нищими?»
— Ты чего?
— Да так… Поликарп Алексеевич…
— Ну ступай, только ты не подведи меня, — растерянно заморгал Ознобов, и вновь на его лице проступила знакомая боль — в изломе бровей, в морщинах по углам рта.
— Никак нет, не подведу! А когда приходить?
— Лучше пораньше, часам к четырем.
— Не получится, ваше благородие, завод у нас строгий, не отпустят, боюсь. Приду, разве что, к семи.
— Постарайся, голубчик, к шести, ведь надо еще порепетировать.
— Чего надо?
— Поучиться, говорю, надо.
— Ну ладно, к шести обернусь.
Ознобов проводил его до калитки.
На следующий день Иван пришел на завод раньше всех, а ушел последним.
— Натосковался по работе со своей хозяюшкой, а теперь хочешь все деньги заработать? — шутили над ним, но Иван только отмахивался и продолжал корпеть над заготовками к бочкам.
За этот длинный день он сделал норму и отфуговал выгнутые боковины на завтра — поскольку надо будет уйти пораньше. Мысль, что он завтра увидит княгиню, а может и поговорит с ней, волновала его; когда же он набирался смелости и предавался мечтам, по которым выходило, что он ей понравится и она возьмет его с собой в Россию, — у Ивана захватывало дух. «Вот бы утер нос Шалину! Вот бы!..»
И этот день наступил.
Иван справился с работой раньше времени, сдал бочки и отправился. Выходную одежду он предусмотрительно взял с собой в узелок, поэтому прямо с работы он пошел к Ознобову.
Шел другими улицами — прямее, держа направление на высокую кирху, торчавшую над крышами домов, а когда вышел на знакомую улицу — направился вверх по ней, высматривая по левой ее стороне дом под черепичной крышей. Подойдя, приостановился у калитки, подумал: «Забежать бы переодеться куда, вон хоть под горушку, что ли…»
— Заходи, заходи скорей! — позвал его из окна Ознобов.
Через каких-нибудь полчаса Иван все отрепетировал и, переодетый, сидел на кухне, выглядывая, как ему было велено, на улицу. Ознобов в это время взволнованно расхаживал по большой парадной комнате, заложив руки за спину, и что-то шептал. Лицо его то оживлялось, то мрачнело.
«Ишь, представляет, как будет говорить с княгиней, — заметил про себя Иван, украдкой поглядывая в раскрытую дверь. — А галифе и китель не сменил. Нету, что ли?»
Ждать пришлось долго. Княгиня приехала в восемь, и когда ее экипаж остановился за калиткой, Иван радостно крикнул: «Приехала!» И забыл, что дальше делать. Тогда Ознобов бегло, как в разгаре атаки, повторил Ивану его обязанности и подтолкнул к выходу.
Как и предполагал Иван, княгиней оказалась та самая барыня в черном. Он встретил ее на крыльце и, вспомнив свои грезы, завороженно уставился на гостью. Ему опять показалось, что это его судьба, что именно этой барыне надо понравиться и она вернет его на родину.
— Куда же мне идти? — нетерпеливо спросила княгиня.
— Через камбуз!
— Что?
— Пожалуйте сюда! — спохватился Иван и двинул дверь локтем и ногой одновременно.
В кухне он обогнал ее и бросился в большую комнату, скомкав весь церемониал.
— Тут! — просипел он Ознобову, но тот почему-то сморщился, прижав ладонь ко рту, а потом громовым голосом крикнул:
— Проси, каналья!
Но через порог, снова наткнувшись на Ивана, уже входила княгиня.
— О, как я рад, как я рад вам, Анна Николаевна! — воскликнул Ознобов, шагнув навстречу и поднеся ее руку к губам.
Он усадил ее в старое кресло.
— Иван! Накрыть стол и присмотреть за лошадьми!
— О, благодарю вас, Поликарп Алексеевич! Вы очень добры, но у меня нет лошадей, это извозчик, которого я обычно прошу… Что это у вас за слуга такой… неуклюжий?
— Это мой новый денщик, бывший тамбовский хлебопашец, ныне оторванный от земли. Современный, так сказать, Антей! — Ознобов хлопнул накрывавшего на стол Ивана по спине.
Княгиня молчала, изредка кивая на замечания Ознобова о погоде.
— Прошу к столу! — щелкнул, наконец, каблуками Ознобов и наклонил голову перед гостьей.
Дальше следовала сцена, подготовленная заговорщиками.
— Антей! — крикнул Ознобов и выпучил глаза. — Что это за вино? Что за вино, я тебя спрашиваю!
— Лучше не нашел, ваше благородие!
— Дуррак! Пошел вон!
— Так точно! Слушаюсь!
Иван пошел в комнатушку Ознобова. Он понимал, что все это игра, а после революции, когда его, матроса Обручева, даже высшие офицеры называли только на «вы» — даже такая игра была Ивану неприятна. Он лег на жесткую постель Ознобова и стал прислушиваться к голосам. Сначала там говорили тихо и не по-русски, потом послышался нетерпеливый вопрос княгини: